Если (ЛП)

Проходя через лофт с каждым шагом, осознание становилось все яснее. Я снова ее потерял.

Затем, на кухонной стойке, я заметил что-то. Это была медная булавка в форме кисти. Когда я ушел, я положил ее в конверт, вместе с письмом, и попросил Миллера отдать его ей.

«Берди,

Ее дала мне Сара, и я думаю, она хотела бы, чтобы ты ее получила. Сохрани ее для меня.

Эш».

Теперь у нее была записка для меня.

«Эш,

Я не могу позволить себе снова пострадать. Ты оставил меня, чтобы дать мне возможность расти. Теперь я делаю то же самое ради тебя. Сдержи свое обещание.

Бёрд».

Я сел на один из стульев позади себя, пока сжимал медную брошку, между большим и указательным пальцами. Настала моя очередь почувствовать, каково это, быть оставленным, для моего же блага.

33 глава

Эш.

Прошло несколько недель с тех пор, как Бёрд пришла и ушла. Лети Бёрд, лети — это она и сделала. Она улетела от человека, который в ее глазах встал и ушел несколько лет назад. Она так и не знала о том, что знал я. О том, что она отказалась от тура, чтобы остаться в Лос-Анджелесе, со мной. Я не выдал Джордана. Я не думаю, что обвинения ее лучшего друга поможет кому-нибудь, и я не хочу еще больше опустошать ее.

Я сдержал свое обещание. Я позвонил терапевту. Пришло время поговорить о вещах, которые меня по-настоящему мучили. Лишь один разговор с Берд показался мне терапевтическим. Но также пришло время серьезно поговорить с кем-нибудь о ночных кошмарах и клаустрофобии. Самостоятельно назначенное лечение выпивкой поставило меня на путь мучительного одиночества.

В прошлом, когда я находился в больнице, я не привлекал терапевтов. Им нужно было знать, что я в здравом уме и не представляю опасности для себя и окружающих. Это все о чем они беспокоились, но это так же, единственное, что они от меня получали в больнице.

У меня не было номера телефона Бёрд, но я зашел на ее сайт и страничку в Фейсбук, и оставил ей сообщение. Я не ждал ответа. Я не собирался сдаваться, но для начала, мне нужно было разобраться со своим дерьмом, чтобы иметь шанс вернуть ее.

Первые несколько сеансов были для меня неуклюжими и неловкими, но в конечном итоге я все рассказал своему терапевту, и мне поставили диагноз — ПТСР. Выросший в военной семье, я всегда связывал ПТСР с войной, но авария, едва не утопившая меня рядом с моей мертвой сестрой, застряв в ловушке машины, вина оставшегося в живых, затем, спустя несколько недель, брошенный в комнату, в смирительной рубашке, без понимания того, почему. Мое тело и подсознание не понимали обстоятельств, они познали только ужас.

Он сказал, что именно поэтому мне было так трудно справиться с биполярным расстройством. У меня были массовые триггеры, которыми я не занимался, а некоторые симптомы были не моим биполярным расстройством, а ПТСР. Мое пьянство было связано с притуплением психологической боли, а лекарства не могли справиться с травмой.

Я был в своей студии, занимаясь своим последним творением, когда зазвонил мой сотовый. Я проигрывал Шопена, затерявшись в изображениях серебристого, ледяного синего и бледно-розового, поскольку их геометрические фигуры распускались, как цветы.

Обычно, я даже не приносил свой телефон в студию, но в своих сообщениях для Берд, я оставил свой номер телефона, и взял его на случай, если она позвонит. Это был Миллер. Я проигнорировал его. Миллер позвонил снова. И снова.

— Работаю, — наконец раздраженно ответил я.

— Отец болен, — сказал он.

Мои вкусовые рецепторы стали горькими, мои пальцы онемели. Цвета распались и исчезли из поля зрения, когда музыка отошла на задний план.

— Что ты имеешь в виду?

— У него случился сердечный приступ. Серьезный. Тебе нужно приехать сюда.

Я не ответил. Я не видел отца много лет. Месяцы, которые я провел в родительском доме после смерти Сары, были самыми несчастными. Дом моего детства, который когда-то был полон движения и жизни, был полон смерти и страданий. Моя мама, в любой момент могла разразиться слезами. Иногда я слышал, как она плачет в комнате Сары посреди ночи. Мой отец, который обычно был сухим, как пустыня, жил в состоянии постоянного пьянства. Он исчезал в своем сарае на несколько часов, потому что и он чувствовал удушающее горе дома. Миллеру, который был в колледже, не приходилось жить в чистилище. Миллеру не приходилось жить с призраком Сары. Миллер не видел, на что стали похожи мои родители. Миллеру не приходилось иметь дело с тем, что он был причиной всего этого.

Я был убежден, что видеть меня было частью проблемы. Втайне они обвиняли меня. Потом я заболел. Я единственный, кто должен был умереть. Вместо этого они застряли, живя с биполярным убийцей их дочери и неудавшимся художником, в то время как улыбающаяся девушка, с мечтами однажды стать ветеринаром, была мертва.