«Если мир обрушится на нашу Республику»: Советское общество и внешняя угроза в 1920-1940-е гг.

Сохранились пометы И.В. Сталина на экземпляре этой книги из его личной библиотеки; некоторые из них были опубликованы Д.А. Волкогоновым. «Я тоже видел это же издание книги “Майн кампф”, но в фонде Михаила Ивановича Калинина, с собственноручными пометами “всесоюзного старосты”», — пишет Б.С. Илизаров, и отмечает, что «читал Калинин с интересом, это очевидно, но в то же время, предполагаю, боялся, что потом его пометы прочитает кто-то, кому не следовало бы их видеть, и он с экспрессией отмечает прочитанное репликами: “Фу, какая глупость!” или “Мелкий лавочник!”, — явно рассчитанными на стороннего читателя»^{100}.

Проблема, однако, заключалась в том, что даже среди «узкого круга» допущенных к подобной литературе многие не очень-то ею интересовались. Так, Н.С. Хрущев, будучи членом Политбюро и руководителем крупнейшей, притом пограничной союзной республики — Украины, наряду с другими «избранными», получил «Майн Кампф», однако «не мог ее читать, потому что меня буквально выворачивало; не мог спокойно смотреть на такие бредни, мне стало противно, не хватало терпения, и я ее бросил недочитавши»^{101}. И в этом Хрущев был не одинок. Как вспоминал генерал армии М.А. Гареев, ему приходилось встречаться с ответственными сотрудниками, работавшими перед войной в НКИД и Генштабе, которые признавались, что никогда полностью не читали и не принимали всерьез рассуждений фюрера в этой книге^{102}.

В результате в личных записях заведующего отделом руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкова по итогам заседания Оргбюро ЦК в декабре 1936 г. появилась такая фраза: «Не знаем, что говорит о нас враг, не читают [так в документе — авт.] иностранных газет…»^{103}

* * *

Советская интеллектуальная элита находилась, с точки зрения доступа к информации, в несколько лучшем положении, чем остальные социальные группы, включая и политическую элиту. Играло роль знание языков, позволявшее читать иностранную прессу и слушать радио (а также, что немаловажно, нацеленность на получение подобной информации, реальный интерес к происходящему за пределами СССР, умение анализировать и т. д.)

Так, в дневниках К.И. Чуковского за 1921–1923 гг. неоднократно встречаются упоминания: «…Сегодня все утро читал нью-йоркскую “Nation” и лондонское “Nation & Athenaeum”. Читал с упоением… вдруг после огромного перерыва прочитал “Times” — и весь мир нахлынул на меня… Перелистал я новые номера “London Mercury” — каждая статья интересна… Сегодня прочитал книжку “London Mercury”, с упоением…» и пр.^{104} И академик В.И. Вернадский в своих дневниках постоянно отмечал и комментировал материалы западной прессы.

Писатель В. Вишневский, возглавлявший Оборонную комиссию Союза советских писателей, постоянно слушая сообщения английского, германского, французского радио.

«Получая каждый день кучу иностранных газет (а владею английским, немецким и французским, начал изучать испанский и итальянский), ясно вижу, как обостряется международная обстановка», — записывал в своем дневнике «красный профессор» А.Г. Соловьев, работавший в 30-х годах в Институте мирового хозяйства и мировой политики^{105}.

В течение какого-то времени для узкого круга сохранялись некоторые независимые каналы получения информации. Известный декрет 1922 г. «Об улучшении быта ученых» предусматривал свободный выезд научных работников за границу и получение оттуда литературы^{106}. Однако постепенно наличие даже столь незначительного (в масштабах страны) исключения из правил стало вызывать раздражение политического руководства. Так, в докладной записке Г.Г. Ягоды и начальника Секретно-оперативного управления ОГПУ Г.Е. Евдокимова от 9 января 1930 г. сообщалось, что «наиболее удобным способом сношения с заграницей, широко пользуемым академиками, была переправка корреспонденции и документов через академическое Бюро международного книгообмена». При этом авторы записки особо подчеркивали, что через это же Бюро академики нелегально получали эмигрантскую литературу^{107}.[14]

В1929 г. в библиотеке Академии наук была введена цензура иностранных журналов. В ходе работы так называемой «комиссии Фигатнера» заведующий иностранным отделом БАН С.К. Пилкин объяснял: «Мы получаем некоторое количество заграничных журналов, в которых часто появляются статьи антисоветского содержания, к нам обращаются представители ГПУ с просьбой указать, какие меры мы принимаем, чтобы эти антисоветские статьи не проникали дальше, и вот нам пришлось завести просмотр такого рода журналов, чтобы явно выраженное антисоветское направление не проникало дальше»^{108}.

С конца 20-х годов сокращаются бюджетные средства, выделяемые научным учреждениям на закупку иностранной периодики и научной литературы. Возникали и иные, чисто административные ограничения.