Если небо упадет (СИ)

Покидаю здание, собираюсь выйти на остановку, как вдруг замечаю около ларька с мороженым Ленку. Она тоже меня видит. Расплачивается и трусцой бежит в мою сторону.

- Что ты тут забыла?

- Покупаю порцию холодного счастья, - язвительно отвечает Романова. Но затем вдруг громко выдыхает. Протягивает мне мороженое и говорит, - прости за испорченную среду.

- Но ты не сделала ничего плохого, - неуверенно забираю угощение.

- Сделала. Я посягнула на святое: наговорила кучу глупостей, касающихся парня, своей лучшей подруге, но это неправильно. Мои чувства – мои проблемы. Артем никогда не вставал между нами, и сейчас – не встанет.

- Дура, ты, Лен. Твои чувства – всегда были моими проблемами, как и мои чувства – твоими.

- Сама ты дура!

Смеюсь и, приобняв подругу за плечи, заявляю:

- Нужно рассказать его родителям о случившемся.

- Все-таки не поговоришь с ним?

- Вряд ли он послушает.

Двигаемся в сторону остановки.

- Дурацкий план. – Ленка кладет голову мне на плечо. - Он только разозлится.

- Ну и пусть злится.

- Предки его убьют.

- Лучше они, чем героин.

На это Романовой ответить нечего, и она лишь кивает. Ждем автобус, едим мороженое. Оно тает, течет по пальцам, и я неуклюже слизываю его, пачкая подбородок.

- Ну, ты и свинья! – хихикает Ленка, протягивая мне салфетку. – Даже Стас так не ест, а он просто отвратителен, когда пожирает какую-то пищу.

Показываю подруге язык. Вытираю лицо и громко выдыхаю. Никогда не получалось есть мороженое аккуратно. Наверно, я проклята.

Подъезжает автобус. Садимся в самом конце салона, возле открытого окна. Романова тут же достает наушники, распутывает их, и, улыбаясь, протягивает мне правый проводок. Прекрасная традиция. Вставляю наушник в ухо, опускаюсь как можно ниже на сидении и довольно растягиваю губы в улыбке. Мне очень приятно, что время не изменилось нас, не сделало нас дальше. Это греет что-то внутри, заставляет верить в лучшее, в вечное, черт подери. Если даже такое страшное событие, как смерть моих родителей, не разлучило нас, что тогда сможет? Начинает играть музыка – быстрая, веселая. Пристукиваю ногой в такт, ритмично покачиваю головой и вдруг краем глаза замечаю, как Ленка начинает беззвучно открывать рот. Усмехаюсь. Подруга взмахивает руками вверх, словно находится на американских гонках, выпрямляется и, под неизвестную еще мне песню, откидывает назад голову: дерзко, уверенно, так живо и молодо, как настоящий подросток. Она тянется пальцами к потолку, вальяжно шевелит плечами, пропевает: все это время я бегала и пряталась, но теперь ты поймал меня, и я плаваю в облаках. И затем отбивает ритм по невидимой ударной установке. Хохочу. Сажусь выше и широко улыбаюсь. Ленка оборачивается, хватает мою ладонь и под припев вновь вскидывает наши руки вверх. Люди пялятся, какая-то женщина сводит брови и осуждающе закатывает глаза к потолку. Сначала мне действительно становится не по себе. Может, мы некрасиво себя ведем? Скукоживаюсь, неуверенно приподнимаю плечи, вспоминая о давно созданных мной уровнях социофобии. Всего их четыре. На первом находятся люди, которые просто боятся импровизировать, делать какие-либо внеплановые вещи. На втором – люди, боящиеся подходить к незнакомцам и, не дай бог, общаться с ними. На третьем притаились представители малой категории тех, кто страшиться, в принципе, разговаривать, как со своими друзьями, так и с чужими, новыми людьми. Им вечно приходится бороться с собой. Такие люди живут в постоянном стрессе. И четвертый уровень. Самый опасный. К нему относятся те Homosapiens, которые никогда не открывают рта, боятся всего, что только можно и вообще абсолютно, безотносительно, радикально, полностью и совершенно игнорируют себе подобных. Они существуют в неком коконе. Закрытые, как для окружающих, так и для самих себя. К счастью, к последней категории я никогда не относилась. Но сейчас вполне достигаю твердой троечки.

- Ты чего? – спрашивает Ленка. – Давай!

- Но все смотрят!

- И что теперь? Какая разница?