Если очень долго падать, можно выбраться наверх

Взвиться в воздух, глаза сверкают, парка над широкими плечами, как зимний плащ колдуна, волосы трепещут над ушами. Прямо в голову очереди: две студенточки с кукурузными кексами резво отдернули носочки кроссовок от звучного топота его сапог. Женщина за кассой: вместо лица — картофелина, кожа — цвета пшеничных хлопьев. Он видел ее сотни раз в придорожных забегаловках и мотелях, в бессчетных супермаркетах и на подвальных распродажах: приземистая, в ситцевом платье, туфли на гвоздиках, запах дешевых тайн из «Вулворта», губы сморщены, вся страсть высосана и выссана за ненадобностью двадцать лет назад. Покорность — вот мой враг.

Три открытых «Красных Шапочки» и чашка чая стоят на прилавке. С весомым лязгом он опустил на стойку серебряный доллар.

— Не годится, — сказала женщина. — Я ж тока что говорила.

— Что?

— Не годится.

Опуская обе ладони на прилавок и перегибаясь так далеко, что она отшатывается:

— Я глубочайше и идиотически прошу прощения, но ЭТО годится, и ВЫ его возьмете.

— Прости, конечно, сынок, но…

— Сынок? СЫНОК? ДА ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ, КТО Я ТАКОЙ?

«Дыра Платона» замерла, наполнилась тишиной, головы за складными столиками повернуты на его рев.

— Я король, блять, МОНТЕСУМА, вот кто я такой, и это — монета моего королевства.

Женщина беспомощно оглядывается по сторонам, пальцы судорожно вцепились в ключик от кассы, челюсть отвалилась, локти ищут опоры.

— И если вы без должного почтения отнесетесь к символу моего королевства, я вырву вам сердце — ага?! ВЫРВУ ВЫРВУ ВЫРВУ прямо из груди.

— Она ахнула. — И на вершине пирамиды. — Она качнулась. — Съем его СЫРЫМ!

Девушки, побросав кукурузные кексы, рванули подальше от этого психа; у женщины за кассой кровь отлила от лица.

Подхватив эль и чай, Гноссос прошипел:

— Не нужно сдачи, детка. Купи себе грелку.

За столиком, под покровом благоговейного шепота они быстро допили все, что он принес, затем переместились на темневшую улицу, где в воздухе тихо серели снежинки, да глухо лязгали по асфальту цепи на колесах проезжавших машин.

2

Тип земляческого курильщика. «Пэлл-Мэлл» с парегориком. Начало саги о клизме. Памела Уотсон-Мэй: ура, и вот она во всей красе.

По всему голубоватому кампусу, вокруг подсвеченной Часовой башни, по склонам множества холмов, расчерченным следами круглых санок, между корпусами общежитий, земляческих домов и Кавернвиллем снуют взад-вперед машины. Наэлектризованная атмосфера нависает над первозданной тишиной конца зимы, пахнет озоном, а лихорадочно сверкающие глаза новичков обозначают низшую точку этой высшей сложности человеческих отношений; нервы взбудоражены по случаю окончания моратория — наконец-то можно раствориться в братстве и учтивой элегантности высшего класса. Лучшие из лучших на «тандербердах» и «корветах», «эм-джи» и «остин-хили»; попадаются белые «линкольны» с опущенным верхом — навстречу ветру и приключениям. По Лабиринт-авеню в полном снаряжении грохочет приписанная к «Хи-Пси» пожарная машина. Все эти составляющие тактической магии измыслены в предшествующие недели — долгие часы между семестрами не зря потрачены на согласованную диссектомию коллективного разума; каждая сущность подтверждена и подшита в личное дело: имя, родной город, школа, увлечения, должность отца, доход семьи, происхождение, раса, религия, особенности характера, имя портного (если есть), нюансы, симпатии и антипатии. Маслобойка голубоглазого общества незримой центробежной силой отделила субстанцию из первоклассных сливок. Гноссос тем временем зажат на заднем сиденье угольно-серого четырехместного «астон-мартина» между двумя футбольными героями-первокурсниками, прибывшими из Александрии, Вирджиния: рты андроидных голов натянуто бормочут, и вид у атлетов такой, словно за каждой щекой у них по крутому яйцу. Здравствуй жопа новый год.

На меня нет личного дела, я Исключение. Тайная сущность под надежной защитой, ибо я Пластиковый Человек, способный одним включением воли превратиться в кегельный шар, мостовую, дверь, корсет, слоновий контрацептив.

— У вас там что, яйца?

— Ты о чем, чемпион?

— О яйцах.

— Ха-ха-ха. Это не у меня, чемпион.

— Ха-ха-ха. Вряд ли. — Негнущийся палец на адамово яблоко, и он подавится смертью. Окинавское карате эстетичнее. Он так и не узнает своего Врага.

Резкий поворот на стоянку перед «Д-Э», у распахнутых дверей топчутся облаченные в харрисский твид распорядители домов, руки готовы вцепиться, челюсти застыли в улыбке. Неудобный у Хеффа костюм, прищемил мне яйца. Господи помоги, если они увидят носки из Сент-Луиса, все пропало. Чувствую, что надрался, а не должен. Парегорик топорщится в боковом кармане. Хорошо, что Хефф одолжил лампу. Нужно будет найти подходящее место — наверное, мужской туалет в доме. Памела потом. С первого раза, может, не вкатит. А вот и Фицгор. Посмотрите только, как он волнуется. Спокойно, воткнем диалекта:

— Здоро во, Фися, чего слышно?