Если очень долго падать, можно выбраться наверх

— Всегда. Вечно повторяю одну и ту же ошибку. Застрял в провинции, выпил пару кружек пива и потащился по 40-й трассе: хоть бы кто подобрал. Приходится топать до следующего города, понимаешь? Над головой бомбардировщики, вокруг моря химических зерен, без этого никак. Говорят, должны хорошо плодоносить, но на вид совсем пустыня. Понимаешь, короче. Слишком густо. Масляно. Промотали, спустили на жир. Боже, храни Америку. Будь здорова. — Он глотнул еще. Заинтригована.

— Это интересно, так мотаться?

— Не имеет значения.

— Должно иметь, раз ты этим занимаешься. То медведи, то автостоп.

Последняя ложка, ура. Нельзя приставать к человеку, пока он ест.

— Я разведу огонь?

— Да, конечно. Можешь налить мне выпить, пока ты на ногах, если не трудно.

И еще один себе. Не перенестись ли нам в Маргейт или в Брайтон, белый коттедж, английские розы в цветочных горшках, окованная дверь шести дюймов толщиной. Выключить лампу.

— Зачем ты это сделал?

Осторожнее.

— Камина не видно.

— А. — Затем: — Ты ведь не астроном на самом деле, правда? Это из той же серии, что и мистер Эвергуд, да?

— Простой звездочет.

— Я так и подумала — ты слишком лирик.

— Самосознанию моей иллюзорной расы нет до меня дела, малышка. Но я держусь, если ты понимаешь, о чем я.

— Ты не можешь говорить без загадок?

Всегда будь движущейся мишенью.

— Дай определение вещи, и она тебе больше не нужна, правда? Иди сюда.

— Нет. То есть, подожди. Мне хочется узнать тебя получше.

— Еще бы. Но у тебя на груди волосок, и он меня заводит.

— Оххх. Как ты можешь такое говорить. — Но покраснела не от омерзения. Двигаемся поближе. Коснись руки. Вот так. Клизму на пол.

— Какая гладкая кожа. Лосьон «Джергенс» и прочее.

— Пожалуйста. Я же просила тебя не… — Шея, кончиками пальцев по шее. Ха, посмотри, глаза закрываются, что я говорил. Колено?

— Пожалуйста…

— Тебе понравится.

— Ты слишком уверен.

— Опыт.

— Правда, это ужасно…

Мой бог, сисек нет вообще. Даже не прыщики. Но этот волосок. Какой прекрасный изъян. Попробуем бедро.

— Ох, пожалуйста, подумай о Симоне.

— Симон? — Что еще за Библия?

— Мой жених.

— Точно. — Поцелуй в шею: ага, извиваешься.

— Ты ужасно вульгарен.

— Я заведу тебя, малышка.

Глотнуть скотча, уложить ее на спину. Я знал, я точно это знал.

— Нет.

— Да.

Ох, как пьян. Кимоно прочь, нечего.

— Что ты делаешь?

— Ммммммм.

— Охх.

— МММММ.

— Каблуки — надо снять.

— Аххмммммм.

— Охх, чудовище.

Но тебе же нравится. Господи, я еще одет. Осторожные маневры, чтобы не поднялась с пола. Пиджак узкий. Так. Черт с ней, с рубашкой. Штаны.

— Подожди, у тебя есть эти штуки?

Господи, в кармане парки. Соврать:

— Да. — Брюки вниз, слишком узкие, ботинки не вытащить, мода плющовой лиги. Оставим как есть.

— Ты не носишь белья?

— Никогда.

— Ты не обрезан?

— Посмотри.

— О, и правда нет.

— Католик.

— Ужасно.

— Почему.

— Я где-то читала про рак.

— Иммунитет. Вот тебе.

— Охххххх…

— Я унесу тебя на небо, крошка.

— Ох!

Влез. Глаза дикие. Может, бешеная? Нет, такого счастья не дождаться. Вот так, полегче. Так. Так.

— Хмммм.

Глоток пойла, мы не спешим.

— Выпить хочешь?

— Что? Сейчас?

— На.

— Нет. Дальше, дальше.

Теперь немножко вбок. Ого, вот это ноги. К каблукам хорошо бы шпоры. Легче, легче легче легче. Потом пойдет быстрее.

— Оххххххххххххххххххххххххх.

— Мммммм. — В каком ритме? «Ночь в Тунисе». Чарли Паркер. Литавры. Уже близко. Вууууу. Быстрее…

— О Боже…

Никаких молитв, детка, Гноссос здесь. Еще ближе.

легче

легче

легче

анх

Анхх.

АНХ!

— Ооооо.

— Вот.

— Господи.

— Это правда.

— Ты — ты его хорошо надел?

— Кого?

— Эту штуку.

— Какую штуку?

— Контрацептивную.

— Я ее не нашел.

— Что?

— Страсть обуяла.

— ЧТО? — Памела выскользнула из-под него, перекатилась на бок. В семени бухло и парегорик, надо бы сказать что-то ласковое.

— Парегорик.

— Что?

— Во мне слишком много дряни, ты не оплодотворишься.

— Ох, что за гадкое слово. Что мне делать? Оно у меня внутри.

— Держи, — протягивая ей клизму. — Спринцовка для успокоения души.

— Свинья.

Памела выхватила у него из рук клизму и помчалась в ванную. Гноссос остался сидеть в спущенных до ботинок брюках, все еще в рубашке, галстуке и с медленно вянущей эрекцией. Допил стакан скотча и налил новый. За стеной слышались мучительные стоны и фырканье воды. Нужно что-то сказать.

— Тебе помочь?

— Отвали.

Спасибо на добром слове.

Он ретировался к проигрывателю, перебрал всю коллекцию и, не найдя ничего стоящего, остановился на Брубеке. Послышались шаги.

— Помогло?

— Надеюсь. Мне плохо.

— Первородный грех.

— Без тебя не обошлось, спасибо за помощь. И чего ты тут расселся без штанов? Шел бы пока, а? Хоть ненадолго?

Подъем, штаны еще мокрые. От нее? Нет, «Катти-Сарк». Боже, совсем забыл об ужине. Бедный Фицгор.

— Сегодня можно будет переехать?

— Нет! Ох, как мне плохо. Бедный Симон.

Надо бы отлить. Придется поискать другое место.

— Ладно, детка, до новых встреч.

— Забирай, — протягивая ему мокрую сплющенную клизму.

Он швырнул ее за спину, пожал плечами, несколько мгновений грустно смотрел, как Памела стоит у камина, скрестив руки на животе и вздрагивая, затем повернулся, шагнул за дверь и побрел по улице.