Если однажды зимней ночью путник

– Так или иначе, – настаиваешь ты, – «Над крутым косогором склонившись» – незавершенный роман, более того – едва начатый... Я видел оригинал...

– «Над косогором»?.. Погодите, погодите, не надо меня путать, название похожее, но не такое; там было что-то вроде «Головокружения». Да-да, «Головокружение». Вильянди.

– «Не страшась ветра и головокружения»? Разве он переведен? Вы его опубликовали?

– Постойте. Переводчик, а зовут его Гермес Марана, поначалу казался вполне порядочным человеком; и документы у него были в порядке; он подал заявку на перевод, мы включили книгу в издательский план, он вовремя представлял очередные порции текста, по сто страниц каждая, исправно получал аванс; чтобы не терять время, мы начали отдавать текст в набор... И вот, считывая гранки, корректоры стали натыкаться на явную чепуху и бессмыслицу... Вызываем Марану, задаем ему несколько вопросов—видим, он путается, юлит, противоречит самому себе... Ну мы и приперли его к стенке, открыли перед ним оригинал и потребовали перевести вслух любой кусок... Тут-то он и признался, что не знает по-кимберийски ни одного слова!

– И что же это был за перевод?

– Имена собственные он оставил по-кимберийски, то есть нет – по-киммерийски, здесь уже сам черт ногу сломит, а текст позаимствовал из другого романа...

– Какого еще романа?

– То-то и оно! Мы тоже его спрашиваем: какого романа? А он отвечает: польского романа (ага, польского!) Тазио Базакбала...

– «Неподалеку от хутора Мальборк»...

– Точно. Но и это еще не все. Так утверждал Марана. В конце концов мы ему поверили: а книга уже в печати... Все останавливаем, меняем фронтиспис, обложку... Убытки нешуточные, но делать нечего: не важно, под каким названием, не важно, кто автор, – роман-то уже есть, переведенный, набранный, отпечатанный... С утра до вечера торчим в печатном и переплетном цехах, заменяем первые шестнадцать страниц с липовым фронтисписом на новые с новым фронтисписом... Короче говоря, вскоре вся эта неразбериха перекинулась на остальные новинки, бывшие тогда в печати... Целые тиражи пошли под нож, а распространенные экземпляры пришлось изымать из книжных магазинов...

– Я вот только одного не понимаю: о каком романе вы сейчас говорите? О том, где действие происходит на вокзале, о том, где мальчик уезжает с фермы? Или...

– Чуточку терпения. Все, о чем я вам рассказал, еще цветочки. Тем временем мы окончательно убедились, что доверять этому господину нельзя, и решили провести точное сравнение перевода с оригиналом. Что же выяснилось? Никакой это был не Базакбал, а малоизвестный бельгийский писатель Бертран Вандервельде. Перевод был сделан с французского, а называется роман... Погодите, сейчас принесу...

Каведанья уходит, а когда появляется снова, протягивает тебе папку с ксерокопиями.

– Вот. Название необычное: «Смотрит вниз, где сгущается тьма». Тут у меня начало французского текста. Вы только полюбуйтесь, какое надувательство! Гермес Марана перетолмачил этот грошовый романец слово в слово и нагло выдавал его за киммерийский, кимберийский, польский...

Ты листаешь ксерокопии и с первого взгляда понимаешь, что «Regarde en bas dans l’'epaisseur des ombres» Бертрана Вандервельде не имеет ничего общего ни с одним из четырех романов, чтение которых ты вынужден был прервать. Тебе хочется немедленно предупредить Каведанью, но он уже вынимает из папки какой-то листок.

– Извольте видеть, что осмелился ответить нам Марана, после того как мы обвинили его в мистификации. Вот это письмо... – и указывает на абзац, который следует прочесть.

«Какая разница, чье имя стоит на обложке? Перенесемся мысленно на три тысячи лет вперед. Кто знает, какие книги нашего времени сохранятся тогда и каких писателей будут еще помнить. Некоторые общеизвестные книги будут считаться анонимными, каким считается для нас сегодня эпос о Гильгамеше; будут и авторы, известные каждому, но после них не останется ни одного произведения, как это произошло с Сократом. Вполне возможно, что все сохранившиеся книги припишут одному-единственному, мифическому автору, такому как Гомер».

– До чего складно рассуждает, а? – восклицает Каведанья. —Любопытнее всего то, что он может оказаться прав.