Если покинешь меня

Профессор стал приглашать гостя в виллу, но Маркусу не хотелось уходить из солнечного садика, кажется, и Конвей этому обрадовался.

— Пчелы, коллега, мои знаменитые пчелы, — засуетился Конвей. — Пойдемте, посмотрите, двадцать ульев, но каких! Вы не найдете меда вкуснее во всем Кембридже, а возможно, и во всем Бедфорде. Когда вы были тут два месяца тому назад, мед еще не приобрел такого аромата, как теперь, когда все цветет…

Хозяин зажег смолянистое полено и надел на Маркуса сетку. Нагнетая воздуходувкой дым в улей, профессор выкурил пчел, охранявших соты, и стал бережно собирать мед. Маркус задумался, — почему его коллега вдруг занялся этим делом? Ведь Конвей чистил автомашину.

— А перед ужином, если вы пожелаете, мы отправимся за ельцом. Здесь попадаются порядочные рыбины. Неделю тому назад Фрэнсис привез мне из Лондона новую удочку. Вчера я хотел пойти на рыбалку, но не оказалось ни удочки, ни мальчика. Фрэнсис — мой сын, озорник, если вы его помните… — Рукава фланелевой рубахи профессора Конвея были засучены, галстук небрежно приспущен.

Конвей повел гостя в глубь сада. Там в зеленых берегах лениво текла река Кем. Яхта с безжизненно повисшим парусом; парочка влюбленных в весельной лодке; моторная лодка из полированного ореха — собственность профессора Конвея, — важно покачивающаяся на волнах…

— Прекрасная моторка! После чая я отвезу вас вверх по реке до Шелфорда. Там попадаются ельцы длиной с руку…

Маркусом вдруг овладело удручающее предчувствие: что означает этот водопад слов? Во время их последней встречи профессор Конвей не был так многословен. Маркус положил руку на белый руль моторки.

— Я хотел поговорить с вами о своем деле.

Восторженные глаза за толстыми стеклами очков сразу погасли. Тряпкой, какой до того он чистил автомашину, Конвей теперь стал стирать пятно с носа моторной лодки. Потом, помрачнев, уселся на каменные ступеньки, ведущие к воде, и молча, еле заметно стал покачивать головой. Его стала вдруг занимать парочка влюбленных. Студент в майке бросил яблоко сидевшей у руля подруге. Девушка в белом купальном костюме поймала яблоко, с аппетитом надкусила его.

— Буду с вами вполне откровенен, друг мой, — Конвей снял с пиджака Маркуса репейник и усадил старого профессора возле себя на ступени. — Ваше дело почти безнадежно. Вопрос был, собственно, решен положительно. Я нисколько не сомневался, что в зимнем семестре вы начнете читать лекции у нас в университете. Но неделю тому назад вопрос о вашем преподавании вновь был неожиданно поставлен на обсуждение ректората. Представитель министерства высказал ряд замечаний и сомнений…

Маркус смял пальцами головку репейника.

— Относительно моей научной компетенции?

— Что вы… Политической…

Профессор склонил голову, рассеянно щелкнул пальцами и бросил в воду головку репейника, отчего по воде пошли маленькие круги. Маркус выпрямился. Его голос звучал очень глухо и взволнованно:

— Но это, ведь это… неслыханно! Мое мировоззрение, моя научная ориентация, уже самый факт, что я эмигрировал… — Могучая шея профессора Маркуса побагровела, старик шумно дышал открытым ртом.

— Я говорил потом приватным образом с представителем министерства. Не сомневайтесь, как ваш старый друг я сделал все, что было возможно. Чиновник сказал мне, что в подобных случаях они запрашивают характеристику у лондонских представителей вашего Совета. Я не знаю почему, но отзыв был неблагоприятным…

Лодка пристала к противоположному берегу. Молодой человек вышел и подал руку девушке. Ее загорелое бедро блеснуло на солнце. Парочка уселась в траву. Девушка по-восточному скрестила ноги и чему-то засмеялась — будто пробежала молоточком по пластинкам ксилофона.

Профессор Маркус сгорбился, сцепил руки между коленями и сидел неподвижно в скорбной позе, вперив невидящие глаза в красиво выведенную белую надпись «Фрэнсис» на носу моторной лодки.

Где, собственно говоря, кроются корни этих катастрофических неудач?

Да, он выступал за идеи демократии, но его концепция отличалась от официальной! Плюралистическая система нескольких политических партий — такой он себе представлял подлинную демократию. Что же касается экономического устройства общества, то, по его, Маркуса, взглядам, в нем должно было справедливо сочетаться производство национализированных, частных и кооперированных предприятий с допуском свободной конкуренции этих трех секторов. Социализм? А почему бы нет! Но приспособленный к специфическим чехословацким условиям, то есть такой, который бы был прежде всего делом совести каждого отдельного индивидуума и служил бы всему обществу, а не одному классу.