Если покинешь меня

Гонзик решил, что, как только приедет на место, он напишет Катке большое письмо, будет искать для нее место. Ох, если бы она приехала во Францию! Гонзик даже в мыслях не может представить себе, как бы он ждал ее! И вот они оба на чужбине, предоставлены самим себе. Он на руках носил бы ее.

Пограничный городок Кел. Поезд тихо прогрохотал по мосту через Рейн и въехал на территорию Франции; фонари далеких улиц трепетным удлиненным пунктиром отражались в черной как сажа водной глади; буксирный пароход, надрываясь, тянул на стальных тросах две груженые баржи. Хвост искр, вылетая из трубы, бросал на ободранные бока парохода розовый отсвет.

Гонзик забился в уголок купе у окна и от волнения кусал ногти. Неуверенным взглядом он искал сочувствия у проснувшихся товарищей, их тоже взволновал переезд через границу. Лицо флегматичного Хомбре застыло от напряжения, а бледный Билл сидел, вытянув тонкую шею из грязного воротничка. Их сопровождающий, стоя в коридоре, довольно бегло и свободно разговаривал с кем-то по-французски. Таможенный чиновник в фуражке иной формы, чем у немецких пограничников, только мельком взглянул в купе и тут же отвернулся. Из-за его плеча возбужденно улыбалось лицо инженера. Гонзик глубоко вздохнул. Германия — проклинаемая, негостеприимный приют — после восьми долгих месяцев осталась позади.

— Выходите, братцы, — сказал инженер. Его глаза блестели, но лицо было утомленным. — В дальнейший путь мы тронемся утром, а пока переночуем здесь. Думаю, что и вы мечтаете о постели не меньше, чем я!

И вот они идут по вечернему Страсбургу. Кинотеатры уже закончили работу, на улицах мало прохожих, американских униформ не видно, иногда попадаются французские мундиры. Даже обломков домов — следов войны — почти нет: Германия в самом деле осталась за Рейном.

— Ты видел эту черную шлюху, Хомбре? — Билл на ходу потуже затянул ремешок.

— Да, черт возьми, уже пахнет колониями! Надо привыкать к африканским ласкам! Я начинаю верить, что все-таки исполнится мечта всей моей жизни: приголубить негритянку и монашку.

— Гостиницы переполнены. Мы переночуем в казарме. Наша фирма имеет там арендованные комнаты для служащих, прибывающих из Германии. — Инженер сказал это скучным ровным голосом, как само собой разумеющееся, и в довершение даже зевнул. Затем он повернулся спиной к ветру и закурил.

Вскоре в темноте перед ними выросла высокая хмурая коробка казармы: несколько освещенных окон были в беспорядке разбросаны среди многих других темных квадратов, симметрично расположенных на огромном фасаде. Из одного освещенного окна слышались звуки гармоники. Инженер предъявил часовому пропуск и кивнул парням, предложив им следовать за ним. Они пошли через калитку и очутились под мрачной каменной аркой.

— Подождите здесь, я скоро приду. — Быстрые шаги инженера вскоре затихли где-то на боковой лестнице.

Из караульного помещения вышел солдат в белой пилотке с непривычными красными нашивками на плечах. Он внимательно оглядел новичков и что-то сказал по-французски.

— Nem tudom[145], филистимлянин, — развел руками Жаждущий Билл и уселся на свой обшарпанный чемоданчик. Высокий резкий голос его неприятно прозвучал под сводом арки.

— Eh, bien[146], — солдат выплюнул окурок, — следуйте за мной.

Гонзик сделал шаг вперед.

— Ждем… инженер… спать здесь, — попытался он объясниться.

— Какой там еще инженер, следуйте за мной, говорю!

— Мне это начинает не нравиться, — медленно проговорил Хомбре.

Он поднял свой рюкзак на плечи, направился к воротам и взялся за ручку. Калитка оказалась запертой. Часовой с автоматом на груди знаком приказал Хомбре оставить эту затею Со двора донеслись голоса. Гонзик расслышал чешские слова. Два парня приблизились из темноты. На палке, продетой в ушки посудин, они несли три тяжелых бидона. Палка прогибалась, и бидоны с лязгом ударялись друг о друга.

— Вы тоже завербовались на работу во Францию? — спросил Гонзик, и голос его внезапно осекся.

Носильщики вступили в тусклый конус света. На головах у них были замусоленные пилотки. Парни поставили бидоны, посмотрели на Гонзика и поначалу не поняли его, а потом один из них осклабился, открыв редкие мелкие зубы, и постучал себя пальцем по лбу:

— Соображаешь, где находишься?

Наступила глубокая тишина, только из одного окна доносились звуки гармоники. Жаждущий Билл встал со своего чемоданчика. Гонзик проглотил слюну. Мрачное предчувствие железным обручем сдавило грудь, и вот прозвучали два страшных слова: «Иностранный легион!»