Если покинешь меня

Когда вернешься — если ты вообще когда-нибудь вернешься, — то как посмотришь ты в глаза матери, товарищам в наборном цехе, соседям? Ведь весь городок моментально узнает, где и что произошло! Как ты будешь доказывать Катке, что ты должен был решиться на это? Разве убийство перестанет быть убийством, если ты убьешь по приказу? Гонзик сквозь бинт прижимает ладонь к бешено пульсирующему виску. «Нет, никогда, ни при каких обстоятельствах я не выстрелю в тех, на противоположной стороне. Сделали вы меня иудой, но убийцей не сделаете!»

Затем пришла минута, которой все они очень боялись. Колонна солдат в отслужившем срок обмундировании, продырявленном подозрительными круглыми дырочками, выстроилась во дворе. Через ворота крепости колонна выползла только поздно вечером: Иностранный легион давно утратил популярность во Франции. Молодые люди в широких брюках погибших зуавов, неся свои немудрые пожитки, молча брели боковыми улочками под конвоем таких же безмолвных патрульных. На молу легионерам пришлось перебираться через разобранную мостовую, спотыкаясь о вывороченную брусчатку. Над молом, куда-то высоко в звездное небо, вознеслась огромная черная тень грузового корабля «Д’Артаньян». Какое благородное имя! Но на корабль грузили скот. Племенные провансальские коровы, отправляемые в Алжир, беспокойно мычали, когда кнутами и окриками их гнали в ненасытную утробу, трюма. От коров тянуло теплым запахом навоза и молока.

На молу, освещенном лучами низких рефлекторов, французские рабочие меняли рельсы. Путейцы насвистывали во время работы, надвинув черные береты на лоб. Некоторые рабочие были в полосатых тельняшках, другие обнажены до пояса, в зубах сигареты. Как только рабочие увидели длинную колонну в двурогих пилотках, остановившуюся перед пароходом, они замолчали и выпрямились. Страшная, тяжелая тишина повисла над прожектором, над выстроившимися в ряд высоченными кранами, легла на маслянистую грязную гладь воды. Грубые рабочие ботинки то здесь, то там затаптывали недокуренные сигареты. В них, должно быть, был специальный слюногонный сорт табака: брусчатка перед легионерами в мгновение ока была покрыта обильными плевками.

Долго стояла колонна будущих вояк, нюхая вонь трюма, набитого скотом. Гнетущая тишина томила слух, тревожного ощущения не могло заглушить даже мычание и фырканье скота. Ритм работы французов стал явно нервозным, беспокойным. Сухощавый каменщик в белой полотняной панаме, надвинутой на лоб, вдруг перешагнул через рельсы и приблизился к колонне.

— Грузят вас как подобает: вместе со скотом! — Он махнул мозолистой рукой в сторону дымящей трубы корабля.

Охранник с автоматом приблизился к нему, однако рабочий даже не взглянул на него и продолжал что-то говорить, кадык быстро двигался на его жилистой шее. Стражник повысил голос, каменщик презрительно посмотрел на него, сделал выразительный жест и как-то неуклюже стал пробираться обратно. Но тут же его товарищ встал позади автоматчика во весь свой огромный рост.

— Слышал ты когда-нибудь имя Маршана? — крикнул рабочий осипшим голосом ближайшему в колонне легионеру. — Он получил пять лет за то, что не захотел ехать в Африку. Хотя ты, продажная душа, недостоин слышать это благородное имя! — Великан ладонью отер свое потное черное лицо.

Белые шапки охранников заметались на молу, конвоиры вскинули винтовки на плечо, рабочие тоже прервали работу; кирки, ломы брякнули о рельсы. Рабочие выпрямили спины, затянули пояса потуже, но вдруг с конца участка донесся повелительный голос:

— Спокойно! Принимайтесь за работу!

Маршевый отряд стоял ошеломленный и подавленный. Вряд ли кто из легионеров понимал по-французски, однако достаточно было видеть лица людей, их плотно сжатые челюсти, чтобы уяснить смысл происходящего. То тут, то там легионер стыдливо повернет голову в другую сторону, опустит глаза, попятится назад за чужие спины.

Скот погрузили и наконец начали по тем же мосткам в соседний трюм загонять будущих завоевателей. Легионеры вздохнули с облегчением. Но как только головная часть колонны двинулась, стоявшие стеной рабочие снова заволновались. Раздались возмущенные выкрики, послышалась брань, над строем рабочих взметнулись сжатые кулаки. Начали отругиваться и конвоиры. Кто-то впереди громко засвистел. Полуголый человек с плоской грудью и вытатуированной на руке голой женщиной, проткнутой якорем, подошел к Гонзику.

— Огреб пять тысяч, да? — француз показал почерневшую пятерню. — Скольких ты убьешь за пять тысяч?

Гонзик потрогал шрам на своем лице, с которого сегодня утром сняли бинт, он не понимал слов, но уловил их страшный смысл и отрицательно затряс головой. И тут же получил плевок.

— En avant, en avarit![159] — орали охранники, прикладами автоматов и кулаками подталкивая легионеров в спины.