Если покинешь меня

Через полчаса, через двадцать минут… Гонзик нетерпеливо смотрит в окно. Он даже не замечает, что улыбается. Какое чудо, что он сидит здесь, в автобусе, идущем к Валке! Какое счастье, что ему удался этот дерзкий план! Такое выпадает одному из тысячи отважившихся на побег. Он готов дать голову на отсечение, что теперь начальники военных транспортов, следующих на фронт, будут загонять несчастных легионеров в трюм, как только Порт-Саид покажется на горизонте.

Ему вспомнилось все, что он пережил за эти три недели. Семья египетского садовника, в которой ему дали поесть. Когда поняли, откуда он убежал, продали старую гражданскую одежду. Через три дня после наступления темноты хозяин привел своего приятеля — портового грузчика. На жестах и с помощью карандаша Гонзику объяснили: завтра отплывает норвежское грузовое судно в Бремерхавен. Ночью грузчик контрабандой провел его на пароход и уговорил кочегара — один бог знает, как они поладили, — чтобы тот сделал для Гонзика все, что сможет. Нелегальный пассажир на корабле был «обнаружен» только через пять часов по выходе из Порт-Саида. Но побег из Иностранного легиона, к удивлению Гонзика, вызвал сочувствие у команды: его не связали, оставили на свободе и разрешили помогать кочегару. Гонзик мыл палубу, а по вечерам, сидя на носу корабля, с тихой радостью в сердце обращал свой взор на Запад, на пламенеющий заход солнца. Затем — страшное потрясение: пароход взял курс на Марсель! Гонзик поймал за рукав ближайшего офицера и с дрожью в голосе объяснил ему, что он предпочтет броситься в море, чем быть выданным французской полиции. Человек с гладким лицом и узкой полоской усов отвел глаза от очков Гонзика, в которых отражалось солнце.

— Сколько у тебя диоптрий?

— Четыре.

— Высадить тебя в Марселе мы должны, но ты не бойся, потребуй там медицинского освидетельствования, с таким зрением тебя в легион не отправят!

Двадцать четыре часа плавания до Марселя, ужас при мысли о том, что свобода снова станет недостижимой, мучительные картины: удар плеткой по лицу, тюремная камера в форте Никола, новая отправка в Алжир, казармы ЦП-3 — нет, во второй раз он не выдержит.

Грузовой пароход медленно прошел мимо крепости на высокой скале. Гонзик широко раскрытыми глазами смотрел на галерею, с которой в прошлом году первый раз в жизни увидел море. Затем юноша, удрученный и подавленный, словно тень, тихо проскользнул в котельную, сел на ящик с инструментом и стал ждать конца. Друг-кочегар отводил от него глаза, но, наконец, не выдержал, развел черными от нефти руками и без надобности повысил голос:

— Я сделал все, что было в моих силах, черт побери!

Восемнадцать часов безотлучно просидел Гонзик в котельной: он был не в состоянии есть и только иногда припадал губами к кружке тепловатой воды. Наконец усталость одолела его. Проснулся Гонзик от грохота и тряски: машина работала! Гонзик сорвался с места и вихрем как обезумевший помчался по палубе. Вдали в лучах вечернего солнца светились знакомые очертания Шато д’Иф: судно покидало Марсель. Второй помощник капитана шел навстречу Гонзику.

— Ты все еще здесь? — Он сдвинул со лба белую форменную фуражку и потянул себя за ус. Его серые глаза хитро улыбались. — Как я мог о тебе забыть? Теперь мы должны тебя кормить до самой Германии!..

* * *

— Валка. Aussteigen[178].

Гонзик выскочил из автобуса, калейдоскоп минувших дней растаял.

Знакомая асфальтовая дорожка, вывеска на столбике возле ворот: «Camp Valka». Он озадаченно посмотрел наверх: над входом в канцелярию — черный флаг. Гонзик пожал плечами. Он зашагал дальше, мимо склада, барака полиции, почты.

Вдруг шаг его отяжелел, стал медленнее, словно ноги его налились свинцом: каждый из тех, кто двигался ему навстречу, мог быть Каткой, Вацлавом, старухой Штефанской, Иреной…

Гонзик подтянулся и заставил себя успокоиться. Вот и улочка. Но что это? Гонзик остолбенел: на том месте, где должен был быть их барак, — гора мусора, голый кирпичный прямоугольник фундамента, обрывки толя, заржавленное колено водопроводной трубы, оборванный шнур, патрон с разбитой лампочкой.

Команда лагерников разбирала соседний барак. Гонзик поймал за рукав одного из работающих:

— А где те, которые здесь жили?

Юнец вынул сигаретку изо рта.

— Ну и вопрос! Вероятно, квартируют в гренландском посольстве!

Гонзик с замиранием сердца постучал в дверь управления лагеря. Медвидек его совсем не узнал. Он повел его в заднюю комнату, как новичка, тискал его руки, наваливался плечом.

Папаша Кодл прищурил глаза, наклонил голову набок.

— Имя твое я забыл, но эти веснушки и очки знаю, приятель!

Гонзик назвал себя.

— Иди сюда, дитя мое, дай обнять тебя! Потерявшаяся овечка покорно вернулась к своему старому пастырю. Ну-с, как там на белом свете? Везде хорошо, а в Валке лучше?! Так-то вот! Да ты садись, рассказывай.

Он налил гостю рюмочку; ангорский кот плавно прошелся по комнате и вскочил к хозяину на колени.