Если покинешь меня

— Замолвите за меня словечко, пани Ирма, прошу вас, — шепотом умолял Вацлав и сам поражался смиренности своего голоса. — У меня нет денег на подкуп людей в консульстве, но я должен закончить свое медицинское образование или… — Он побледнел и рассеянно посмотрел на молодых людей, потом отвернулся и закрыл глаза; если он сейчас не уйдет, то не удержится и начнет клянчить глоток натурального кофе!

— Ну-с, так что, братья? Аризонские каньоны или гейзеры Новой Зеландии? — услыхал Вацлав выходя. В голосе пани Ирмы снова была сердечность и теплота.

Он шел куда глаза глядят, вон из лагеря, вдоль насыпи, по которой пронесся скорый поезд с темно-красным вагоном-рестораном в середине. Лица в широких окнах промелькнули быстрее, чем Вацлав смог запечатлеть их выражение.

Вот ведь есть же свободные люди с паспортами и деньгами в карманах, которых даже не волнует то, что они едут через добрую половину Европы. Вот и он погнался за свободой. Но как это, собственно, случилось, что его свобода уподобилась свободе собаки, сидящей на цепи? Когда-то мальчиком он ездил с родителями на каникулы и видел в окно деревенских мальчишек, босоногих, пасших гусей и с глубоким почтением смотревших вслед поезду. Ему бывало их жаль: он через несколько часов будет за сотни километров отсюда — в Альпах или даже на берегу моря, а их жизненное пространство оканчивается соседней деревней. Что же такое свершилось в жизни, что он сам теперь стоит здесь под насыпью и с тихой завистью смотрит на счастливчиков за окнами вагонов?

Он шел наобум, озираясь по сторонам, минутами следил взглядом за самолетами, садившимися на недалеком аэродроме, без интереса смотрел на дымящие трубы фабрики «Фюрт», а затем на характерный силуэт королевского замка на холме в самом центре старого Нюрнберга.

Вацлав подумал, что, собственно говоря, он и сам не знает, куда бредет. Он упорно старался припомнить, бывали ли у него подобные прогулки дома, на родине. Нет, там он всегда куда-нибудь шел: на лекции, на урок английского языка, в гости к кому-нибудь, на свиданье с девушкой. Как экономил он время, каждую минуту, особенно в первый год студенчества; он жалел даже о пятнадцати непроизводительных минутах, которые тратил на проезд в трамвае с факультета до своей холостяцкой комнаты. Таким педантом он тогда был!

А теперь? Его даже мороз прохватил при этой мысли. Да, надо честно признать, единственный смысл, который имеет эта прогулка, — убить время до обеда. Господи, неужели он уже вступил на скользкую стезю — вслед за теми, которые здесь слонялись без дела, без какой бы то ни было работы, не задумываясь даже над тем, что незаметно теряют интерес ко всякой активной деятельности? Неужели и у него начался этот постепенный распад души, это неудержимое падение вниз, на самое дно?

Юноша вспомнил слова профессора, сказанные им однажды вечером, когда Вацлав и Гонзик повстречались с ним на дороге, ведущей к городу: «Люди располагают только двумя возможностями в этой несчастной эмиграции: либо морально вырасти и закалиться, либо потерять имя, индивидуальность, нравственность».

И вдруг Вацлав подумал: «Вот ты до сих пор ревностно оберегаешь свое человеческое достоинство, а, собственно, на что оно тебе?..»

Корпус медицинского факультета там, дома, амфитеатр анатомической аудитории, волнующая, немного гнетущая обстановка анатомического театра, страх перед экзаменами и победное, легкое настроение после. Коллеги! Собственно говоря, друзей в высшей школе у тебя не было. Как будто огромное состояние и былая мощь отца отделили тебя от них, и ты сам эту отчужденность только усиливал, в особенности после февраля. Подстегиваемый каким-то безрассудным желанием отомстить за своего отца, ты научился смотреть с настоящим высокомерием на тех «неприкосновенных» с хорошими анкетами. А как им пригодилось то, что ты вдруг заколебался, стал плохо учиться из-за переживаний в связи с крахом отца! Несчастная анатомия и неважный балл по физиологии!

А те, которых ты презирал, сегодня уже заканчивают шестой семестр, большая часть университетского курса у них уже за плечами. Эти люди идут в гору, приближаясь к решающей экзаменационной сессии третьего курса, и уж, конечно, даже и не вспоминают о «демократизованном» коллеге-изменнике!

Вацлава мучила одна недобрая мысль: если бы он сам не изолировал себя от своих коллег и побольше старался завоевать их доверие и дружбу, дело могло бы обернуться иначе! Ведь в конце концов он не получил поддержки и сочувствия даже у студентов, когда-то принадлежавших к его социальной категории! Где же, в чем именно кроется ошибка — незаметное начало этой истории, из-за которой он в один несчастный день с чувством горечи покинул свою уютную студенческую комнату, расстался с удобствами большого города, вернулся в захолустье, затерянное в горах? Где первопричина того, что он теперь стоит здесь под железнодорожной насыпью, вырванный из родной почвы, потерпевший полный крах студент, в мире, которому он в тягость или, в лучшем случае, совершенно безразличен?