Если суждено погибнуть

– И тут сыпняк! Хоть бы доктора он не трогал. – Штабс-капитан присел к костру, так вкусно пахнущему жареным хлебом, протянул к огню руки. В усталом замутненном мозгу как-то не укладывалось, что врач, призванный лечить людей, сам может заболеть.

– Шел, шел рядом с генералом и упал, – сказал Ильин, – на моих глазах это произошло. К нему подскочили, подняли – без сознания.

– Дремов умер, – запоздало сообщил новость штабс-капитан.

– Мне уже сказали.

Штабс-капитан поднялся с корточек и, шатаясь, двинулся назад, к возку, в котором лежала Варя.

– Александр Александрович, – услышал он за спиной голос Ильина, остановился, недоуменно повернул голову. Ильин выдернул из костра прут с хлебом, стянул с него несколько квадратных, вкусно пахнущих кусков, протянул их Павлову: – Возьмите для Варвары Петровны. Ей это должно понравиться.

– Варвара Петровна очень неважно себя чувствует, – сухо произнес штабс-капитан.

– Как?

– Заболела сегодня. И дай бог, чтобы это было обычное недомогание, простуда, а не тиф.

Прапорщик побледнел.

– Дай бог… Хлеб все-таки возьмите, – он вновь протянул Павлову помягчевшие от жара, обуглившиеся на углях куски, – все, что могу…

– Спасибо, Саша, – благодарным шепотом произнес штабс-капитан, – только, право, не обделяйте себя.

– Скоро будем в селе, что за порогами, там еды, говорят, много.

– Говорят, Саша, что кур доят, а коровы яйца несут. До села еще надо дойти. А за хлеб – спасибо.

Ильин понимающе улыбнулся в ответ.

Когда штабс-капитан вернулся к возку, Варя все еще находилась без сознания. Нахохлившийся, сложившийся тощим кулем дед Еропкин сидел рядом, перетирал пальцами солому и сбрасывал ее в мешок, сверху посыпал отрубями – готовил корм для лошади. Хорошо, отруби у него еще оставались, с полкуля, но этого надолго не хватит. Одна надежда – деревня, расположенная за порогами.

Штабс-капитан навис над Варей, приблизил свое лицо к ее лицу. Замер, стараясь уловить ее дыхание, ощутить тепло, исходящее от лица жены, но лицо было холодным – никакого тепла. Павлов всхлипнул неверяще и помотал головой.

– Она без сознания, ваше благородие, – подал голос Еропкин, – и хорошо, что без сознания, это означает – организм Варвары Петровны оберегает себя. Главное сейчас – не заморозить ее, – старик навесил обрадованному коню на морду мешок, тот громко захрустел соломой, – холодюка выдался вон какой…

Воздух загустел уже так, что было трудно открывать рот, холод поселился не только под одеждой людей, он поселился внутри, в костях, в жилах, в мышцах, от него стискивало виски и клонило в сон.

А старик Еропкин, проворный, цепкий, уже успел сбегать к соседнему костру, теперь нес оттуда две кружки с кипятком, одну себе, другую штабс-капитану.

– Пожалуйте… У меня и сахарок есть.

– Сахар у меня тоже есть, – проговорил Павлов глухо, как-то потерянно, болезнь жены вышелушила из него что-то важное, он перестал быть самим собой. – Что там с Дремовым? – неожиданно вскинулся он. – Дремова надо похоронить по-христиански.

– Сейчас попью чаю, схожу к Митяю Алямкину, узнаю, что к чему да почем. Дремова мы похороним так, как надо, не беспокойтесь, ваше благородие… Дремов – наш человек. Одно плохо – могилу нормальную сейчас не выдолбишь.

– А в мелкой могиле оставлять нельзя – звери разроют и попортят тело.

– И в мелкой могиле оставлять нельзя, – согласился старик Еропкин, звучно отхлебнул от кружки кипятка, лицо его сделалось морщинистым, дряхлым, он вытянул голову, прислушался к далекому грохоту, донесшемуся до них, неодобрительно покачал головой: – Надо же! Мороз вон какой, птицу на лету сшибает, а с рекой совладать не может – пороги все громыхают и громыхают. У нас на Волге такого нету.

При упоминании о Волге лицо у старика подобрело, расплылось в мелких расстроенных морщинах, он мотнул головой, словно хотел отогнать от себя мысли, способные расслабить, зашлепал слезно задрожавшими губами и, чтобы совладать с собою, притиснул ко рту край кружки.

Штабс-капитан вновь склонился над Варей, позвал едва слышно – в воздухе шевельнулся воздух, больше ничего не раздалось:

– Варя!

Хоть и невесом, неслышен был звук, а на этот раз Варя услышала мужа, выплыла из забытья.

– Не пойму, то ли я сознание потеряла, то ли это был сон… – прошептала она.

– Лучше, если бы это был сон, – пробормотал Павлов, поплотнее укутывая Варю меховой полостью, потом аккуратно, стараясь не помять, извлек из кармана несколько квадратиков хлеба, уже остывших. – Это тебе Саша Ильин прислал. Шашлык по-кански…

Варя взяла хлеб, улыбнулась слабо:

– Славный мальчик.

Ночью на лагерь навалились красные партизаны под предводительством Щетинкина. Говорят, на этот раз он лично принимал участие в операции, пробовал даже совершить прорыв к генеральской палатке, разбитой среди торосов – очень ему хотелось познакомиться с самим Каппелем. Завязалась драка.

Выстрелы бухали так громко, что от промороженных скал даже откалывались камни и ядрами летели вниз, на людей, а по пологим кулуарам съехали два потока курумника, накрыли несколько возков вместе с живыми душами.