Если ты есть

Рационалистами были все, но был один мистик. Зеленоглазый, с ямочками от улыбок, с баллом интеллекта чуть ли не самым низким на курсе (совсем не стыдящийся этого позорного балла, доверчиво разглашающий его любому), могущий прочесть курс лекций по телепатии, определить по линиям ладони основные способности, болезни и темперамент, провести сеанс гипноза, а также продемонстрировать приемы, посредством которых филиппинские колдуны превращаются в леопарда, тигра или змею. (Когда он изображал превращение в змею, с его лицом, обычно неподвижным, почти без мимики, с его телом, не склонным ни к каким актерским выкрутасам, происходило что-то невообразимое. До тех пор, пока у самой слабой из зрительниц не сдавали нервы и она не кричала умоляюще: «Перестань! Не надо!» Было по-настоящему жутко.) К пятому курсу он соорудил прибор для определения в человеке разности потенциалов «инь» и «ян» энергий. Прибор был несложный — немного переделанный амперметр, — но с его помощью можно было сказать, имеются ли у вас экстрасенсорные способности или нет, а также проводить иглотерапию — уколы иглой заменялись слабыми разрядами тока…

Удивительный этот юноша впоследствии стал гуру.

В основном же, за немногими исключениями, народ здесь учился пасмурный, одинокий, закомплексованный.

Одиночество ощущалось везде, в толпе особенно — замкнутое костяными стенками пространство черепа и грудной клетки, из которых не вырваться… Правда, Леонид Андреев, любимый писатель Агни, утверждал, что только способный к одиночеству имеет лицо. Все остальные довольствуются лишь жалобной звериной мордой.

«Одиночество перегрызает хребет. Позвоночник, сухой и строгий, соединяющий воедино тело души моей, — одиночество точит и точит. Грозя превратить всё в хаос, ввергнуть в энтропию, словно в теплое море. Одиночество создает вакуум, грозя разорвать грудную клетку».

«Полное одиночество предрасполагает к полету. Никому не нужность от рождения до смерти. Языки огня — всплески моих чувств или чувств ко мне — вспыхивают, танцуют и гаснут. Все до ужаса преходяще и непрочно. Впору умереть или захолодеть от нездешнего света. Одиночество такое, что кажется, будто идешь по звездам, и они скрипят, как раздавливаемый снег». «Одинокий человек сродни Богу. У него тоже никого не было».

В двадцать лет Агни вышла замуж за своего сокурсника. Это был хромой после полиомиелита юноша, бледный, спокойный, с темными вбирающими глазами.

Они сошлись на разговорах.

К моменту их встречи Агни производила впечатление человека, сидящего у самого края колодца и зачарованно мечтающего туда упасть. Хотя бы от чьего-нибудь толчка в спину.

Она снимала маленькую комнатенку. Снимала за гроши, зато комната была совершенно пустая, если не считать груды строительного мусора, хранящегося для будущего ремонта. Агни сгребла весь мусор в одну кучу и попыталась создать подобие жилья с помощью занавесок, потрепанного коврика и одеяла. Мебелью ей служили старая тахта без ножек и пустой чемодан.

Жуткая комнатка. Впрочем, если сделать уборку и за окном зимний вечер, она обретала черты богемного уюта: свеча на полу, малиновые шторы, «сюрные» рисунки по стенам, тени на потолке. Если еще включить музыку — «Пинк Флойд» или Баха — и распустить волосы… ну просто шалаш, земля обетованная, щемящее и родное прибежище.

В такой комнатке нужно стоять морозными вечерами, прижавшись губами к стеклу, разглядывать окна напротив, квадратные, желтые и жалкие. Жалкие, оттого что ни в одном из них не появится Он — Он войдет сюда, в эту дверь. Стынущий и зимний, с еще чужой, примерзшей возле рта гримаской стужи. Войдет и скажет: у тебя тепло… То были мечты ее под музыку, под писание шпаргалок, под лежание часами на старой чужой тахте.

Они поженились спустя неделю после того, как разговорились случайно на скамеечке перед входом в лицей.

Агни смутно помнила, что в тот самый первый раз она зачем-то рассказывала ему, как не любит и боится кукольного театра для взрослых. У кукол такие запредельно-страшные лица! Страшнее, чем у людей…

Они встретились еще раза два-три, а потом поженились.

То был единственный человек, с которым она могла говорить хоть сутки напролет, не уставая, не иссякая.

И глубины разговора, достигаемой с ним, больше не получалось ни с кем, никогда. Только с книгами, да и то книг таких было четыре-пять за жизнь.

Помимо разговоров они рисовали цветными карандашами, сочиняли сообща абсурдные стихи и записывали их на рваных обоях. Выдумывали психологические теории и классификации.

Вместе с ними в их уютном мусорном жилище обитали персонажи их совместного творчества: разудалая хмельная бадыдана, черная борзая со стальными глазами, птица Феникс, в истерике заламывающая перья, ручной глаз на маленьких ножках, бегающий ночами по полу, словно ежик.

Они мечтали покрасить потолок в их комнатке в черный цвет — цвет не уныния, не печали, но бесконечности, глубины и ночного полета.