Если ты найдешь это письмо… Как я обрела смысл жизни, написав сотни писем незнакомым людям

Дорогой ты!

Прошу прощения! Я тебя разочаровала. Увы!

Все мои старания выложить любовь на эту страницу будут неискренними, натянутыми и не задержатся в памяти.

Мне жаль. Ты должен знать, что я – обычная девушка. У меня дрожат коленки. У меня вьются волосы. Я до сих пор содрогаюсь, когда кто-нибудь говорит «прощай», и я понимаю, что это всерьез. Я – романтик самого худшего толка и уже перестала за это извиняться. Зато я извиняюсь почти за все остальное. За то, что стою в очереди за вещами, которые принадлежат мне. За то, что хочу вещей, которые, как мне кажется, мне не следовало бы иметь. Я говорю «простите» как минимум пятнадцать раз на дню и жалею о том, что не знаю, за какую ниточку внутри себя потянуть и наконец-то – наконец-то! – прекратить извиняться.

Кстати, тебе следует знать, что я теряю веру в себя еще до завтрака. И теряю носки. Много носков. Раз – и нет. Пуфф! Так что, пожалуйста, не думай, что я могу дать тебе что-то такое, чего ты не можешь дать себе сам. Я и сама-то не слишком хорошо во всем разбираюсь. Иди и живи своей жизнью. А я останусь здесь и буду болеть за тебя в фоновом режиме.

С любовью,

Я.

Едва опубликовав тот пост, я уже изо всех сил хотела взять его обратно. Только когда он вышел в мир, я пожалела, что не написала что-то другое. К примеру, мне, наверное, следовало предупредить людей, что я не профессионал. У меня не было никаких реальных причин писать им любовные письма – помимо того факта, что, вероятно, я и мой адресат оба знали, как пахнут пепел и кровь на ободранных коленках. Ничто иное не делало меня подготовленной для этой работы.

Но мне вспомнилась история, которую однажды рассказала мне подруга, – о том, как хоронили ее бабушку. В то время моей подруге было двадцать лет. Незамужняя. Беременная. Одинокая. Сидящая рядом с дедом посреди огромного католического храма. Все вокруг нее хором повторяли стихи из Библии, но она не могла заставить себя пошевелить губами. Она только ощущала стыд за то, что сидит, незамужняя и беременная, посреди этой церкви. Она сидела рядом со своим стоически державшимся дедом, который только что потерял любовь всей своей жизни.

– И когда я поняла, что ничего другого не могу сделать в этот момент, я просто взяла его за руку, – рассказывала она. – Просто держала его за руку. Это было все, что я могла сделать.

Вот оно, подумала я. Это именно оно. Эти люди в моем почтовом ящике не искали себе гуру. Они не рассчитывали, что я буду врачом. Они не уверовали в то, что мои тексты расскажут им, как повернутся дела, если они совершат шаги А, Б и В. Вероятно, им просто нужна была рука, которую можно пожать. В момент настоящих трудностей им нужен был кто-то, кто остановил бы их, пока они не выключили свет навсегда, и сказал бы им: «Погоди-ка, мне кажется, что внутри тебя может быть нечто великолепное. Я не всегда вижу это в себе, но, может быть, мы оба попытаемся принять это как факт и посмотреть, к чему это нас приведет».

Не так уж много я знала наверняка, когда сидела у компьютера, а на проводе у меня висела мама. Я знала, что хочу быть человеком, который исполняет обещания. Это точно. Если уж я публикую предложение написать каждому, кому нужно, любовное письмо, то не стану просто копировать один и тот же кусок бумаги и рассылать его по почтовым ящикам сотен незнакомых людей. Я должна идти до конца. Это должно быть сделано хорошо, искренне и правдиво. Письмо за письмом. Мало-помалу. Пока пальцы не распухнут. Пока не заболит сердце.

– Думаю, я буду им писать, – сказала я матери. – Нет… да, да, – повторила я. – Я напишу им.