Если ты назвался смелым

Сквозь зеркальное стекло подъезда вся улица на виду. Как много народу на ней по утрам! И как много похожих на Славку мужчин. Но я безошибочно узнаю: не он. Опять не он.

Вот теперь — он. Только он один умеет так, чуточку набекрень надеть фуражку. Широко, уверенно шагают его ноги в кирзовых сапогах. Чуть покачивается на ходу. Ну, как же—моряк!

Наискосок переходит улицу. Остановился, пропустил машину. Рано, рано. Еще минуточку надо обождать!

Кто-то опять спускался по лестница. Не хочу никого видеть!

Выскочила из подъезда. Пошла по тротуару. Догонит ли? Нарочно замедляю шаги, и все-таки кажется— лечу по воздуху. Нет, не узнает, не догонит — слишком быстро я иду.

И вдруг у самого моего плеча:

— Здравствуй, Рута!

Вздрогнула, будто и не ждала этого голоса.

— Тихо больно идешь,— пошутил Славка. —Как раз и опоздаем!

Разве тихо? Да ведь я лечу, лечу, не касаясь ногами тротуара. Славка что-то спросил. Ответила невпопад. Он рассмеялся:

— Не проснулась еще? — и заглянул мне в лицо. Я и в самом деле шла, как во сне.

— Эх, соня, соня! — Славка покачал головой.— На ногах еле стоишь. Признавайся, где протанцевапа полночи? — и вдруг взял меня под руку.

Крепко. По-хозяйски. Подладил свой шаг к моему.

Трудная ученица

Как говорится: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» К 7 ноября по принципу: кровь из носу, а сделаем! — закончили пятый фундамент. Радовались: план перевыполнили. Никаких нарушений дисциплины. Можно сказать, звание бригады коммунистического труда вот оно, в кармане.

И вдруг постройком, как гром с ясного неба, вынес решение: звание не присуждать. Бригадир сквернословит. И другие кое-кто тоже.

От этого Петька совсем пал духом. Даже заявил мрачно:

— Слагаю с себя бригадирство!

Заявление его во внимание не приняли, а дружно решили: ограничить выбор «терминов» до «черта» включительно. С этого дня многие наши парни превратились в заик. Трудно пришлось и Славке.

Стою я целый день с ним рядом. Ученица. Тупица, а не ученица!

Чего проще — подцепить кельмой раствор, бросить его на уложенный ряд кирпичей, разровнять — Славка говорит: расстелить — положить на эту «постель» новые кирпичи. Проще простого.

Я так и делаю. Моя стенка — внутренняя. Славка рядом кладет наружную, из белого силикатного[5] кирпича, под расшивку[6].

Один, другой, третий кирпичи уложены. Отступаю, любуюсь делом рук своих и радуюсь: на глазах растет перегородка.

— Что ты натворила?! — возвращает меня с небес на землю Славкин голос.

Гляжу и не понимаю: чем плоха моя работа? Славка с тяжким вздохом тычет ручкой кельмы в мои кирпичи. Вот теперь вижу: уложены криво и косо. Славка сбрасывает кирпичи, счищает раствор, спрашивает:

— Забыла, как я тебя учил? Раствору немножко. Чуть-чуть. Ну, бери.

Подцепляю кельмой раствор. Славка стонет:

— На кой… на кой черт столько?.. Это не шов будет, а… Вот так. Клади. Разравнивай. Куда, куда… за… зачертыхала? Смотри, какая зараза получилась!

По-моему, все идет нормально. Наверно, вид у меня недоумевающий, и Славка начинает объяснять теми же словами, что напечатаны в маленькой брошюрке «Памятка каменщику», которую я вызубрила наизусть.

Своими словами Славка объясняет куда проще и понятнее. Но ему, наверно, кажется, что так, «по-ученому», я лучше пойму. И Славка мучительно старается вспомнить слова памятки. Так ему это трудно, что, несмотря на пронзительный ветер, на мороз, капельки пота выступают у него на лбу. Славка вытирает их рукавом, сдвигает ушанку, и я вдруг вижу седой висок. Вспоминаю бурную ночь, суденышко, взрыв и волны, швыряющие Славкино тело.

Мне так жалко его — и за ту ночь и за сегодняшние мучения со мной. Говорю тихонько:

— Ты уж лучше своими словами…

Славка оторопело посмотрел на меня. Одно мгновение посмотрел. Потом что-то блеснуло в глазах. Взял меня за руку. Стряхнул с кельмы раствор. Умоляюще сказал:

— Ну, еще разок, Рута. Вместе. Смотри хорошенько.

А как я могла смотреть? Я теперь вовсе ничего не соображала. Рука у Славки теплая-теплая. А моя — как ледышка.

На полпути к ящику с раствором Славка остановил мою руку — наверно, почувствовал, какая она холодная.

Сжал, грея, мои пальцы, спросил шепотом:

— Зазябла?—и стал растирать мои пальцы. Но они не становились теплее.— Что же мне делать-то с тобой?

Когда он ругается, еще ничего. Но когда жалеет,— не могу. В носу сразу становится мокро, того и гляди повиснет капля на кончике.

— Опять куртка расстегнута! — деланно рассердился Славка. Схватился за борта моей стеганки, встряхнул так, что, кажется, ноги мои отделились от подмостей. Застегнул верхнюю пуговицу. Шершавая кожа его руки скользнула по моему подбородку.

— Ну вот, так будет теплее. Давай,— снова взял меня за руку.

Три кирпича с его помощью легли, как по ниточке.

— Поняла?

Я бодро кивнула: как не понять?

— Теперь сама,— и Славка взялся за свою кельму: наружную стенку за него никто класть не будет.

Увлекся. Насвистывает. Так и ходят лопатки под старой, выгоревшей добела стеганкой. Как будто и не торопится, а вот уже ушел от меня на несколько метров.