Если забуду тебя, Тель-Авив

Ещё смотрела на Тель-Авив, погружающийся в шабат, сумерки медленно стирали детали, а я как раз думала, когда, когда же в женщине перестаёт проглядывать девушка. Сначала девчонка, потом взрослеет, становится зрелой, но достаточно высветлить тон и припудрить, чтобы проступила та девушка, чья кожа светилась в темноте сама по себе. Позже нужен специальный ракурс, я вижу, как они на селфи таращат глаза и закусывают изнутри щёки, чтобы как-то втянуть брыли, и, смотришь, девушка та мелькнула. На кухне иногда получается скомбинировать специальный свет, слева голубой, справа тёплый, и я становлюсь прозрачней, а тени нежней. Потом уже только фотошопом, но всё-таки можно её проявить и разглядеть. А однажды она должна исчезнуть, и ничем тогда не вытащить её из-под морщин, лишней кожи, старого тела, из сумерек, из темноты.

А в сегодняшней моей темноте танцуют уличные коты, кроме котлет я купила печёнки, чтобы украсить их короткую беспамятную жизнь чем-то понятным и определённым – как шоколад, кеды, длинные розовые тени на закате, поцелуй. Но коты не целуются, им печёнка.

Прогулка после еды

В тот раз я проснулась часам к четырём дня, заглянула в рабочую почту и обречённо ответила «доброе утро». К семи достаточно сосредоточилась для первого кофе на Бялик. Под чашечку рассказывала медицински образованному собеседнику, что за три месяца меня внезапно разнесло, и это, конечно, гормональный сбой. Назвала страшную, но всё-таки не двузначное число, а он говорит: нет, столько – не гормоны. Это пищевое поведение. Я обиженно и несколько возмущённо ответила, что вообще-то слежу за диетой и строга к себе.

К тому времени как раз достаточно стемнело для завтрака – известно, что съеденное в темноте, в пути и на халяву не полнит. И мы потихоньку пошли в «Бенедикт», где в любое время суток вас приветствуют фразой «доброе утро», и есть завтраки с шампанским.

Заказала умеренно и белково, на десерт предложили панкейк. Взяла половинную порцию, я же на диете.

Вдруг приносят три больших куска горячего бисквита, увенчанного бананами, и всё это покоится в озере сгущёнки. А я же не могу устоять, когда сгущёнка.

Но спутник мой ужасный молодец и ни слова не сказал про гормональный сбой.

Перед выходом нам предложили взять с собой бесплатный кофе – то ли потому, что мы такие прекрасные, то ли потому, что возле моих ног официант уронил сразу три яйца всмятку. Я выбрала двойной эспрессо и аккуратно пошла по Алленби в сторону дома.

Вернулась и поняла, что у меня есть совесть – именно она не давала уснуть, пучила мои глазки изнутри, и тыкала мордочкой в лужу сгущёнки: кто, кто сожрал бисквитную башню? и Бастилию тоже ты! Хотя злые люди сказали бы, что это не стыд, а кофе. Но я зарядила телефон, чтобы собирать покемонов, и к четырём утра мы с мужем выступили в Северный порт. В левом виске ненавязчиво играли «Прощание славянки», с нами был пикачу – в Pokemon go можно выбирать покемона-спутника, который будет трусить у ноги и прижиматься тёплым боком, когда ты останавливаешь.

От стыда и ужаса я прошла двенадцать с половиной километров.

И всё это было не зря, потому что ночь оказалась такой, какие выпадают изредка, когда кто-то большими ножницами вырезает кусок другой реальности и вставляет в обычную жизнь. Стык иногда удаётся заметить только по лёгкому головокружению и смене чёткости картинки.

Мы шли по набережной, был шабат и пять утра, и нам попадались особые люди. Признак большой свободы – когда в любые часы встречаешь тех, кто живёт не по графику, и это не деклассированные элементы, а просто такие аборигены времени, жители потока, у которых есть понтоны. В пять утра на набережной, если идти на север, обитают рыбаки и спортсмены, немного служащих порта, тихий сумасшедший и охранник пустого кафе, который сидит там, кажется, из любви к солёному воздуху и огням на воде. Из мимошедших были мы и группа юношей, возвращающихся с вечеринки, они сказали нам «бокер тов»[14], но рановато, ночь ещё не ушла.

Мы догуляли до самого Яркона[15], там стояла башня электростанции с алым огнём наверху, который бросал отблеск на воду, и я сказала пикачу: посмотри, чисто Красная площадь и мокрые камни мостовой. Поедем в Москву – увидишь.

Потом мы повернули на восток, и только тогда солнце начало выходить, крася нежным светом стены унылого севера, который я не люблю, но в этом розовом он вдруг стал умеренно хорошеньким, мы даже нашли франжипани. А потом повернули на Бен-Иегуда[16], и по мере продвижения в сторону уменьшения, дома становились всё краше, всё облезлей, всё милей, будто твой кислотный пикачу обрастает тёплой абиссинской шёрсткой.

Там, где было уже всё хорошо, примерно возле ста сороковых домов, я нашла себе работу на старость. «Сватовство, мистика и рефлексология», гласила вывеска, и это выход для меня, у которой крылья из жопы – маникюр-то я точно не смогу. Мистика и рефлексология – хороший девиз, почти как слабоумие и отвага.