Если завтра не наступит

В голове монотонно пищало и звенело, остальные звуки окутывала непроницаемая ватная тишина. Попрыгав поочередно на обеих ногах, как ныряльщица, Тамара почувствовала, как из ушных раковин льется горячее. Кровь, равнодушно подумала она, рассматривая перепачканные ладони.

Зато к левому уху начала возвращаться способность слышать. Впереди прозвучал резкий хлопок. Это напоминало щелканье пастушьего кнута в тумане. Сделав несколько шагов вперед, Тамара увидела Тутахашвили.

Теперь он был не Черным, а Белесым Полковником. Покрытый пылью с ног до головы, он держал пистолет двумя руками и целился куда-то вверх. Там смутно проступал еще один человеческий силуэт. Мужской.

Шестое чувство подсказало Тамаре, что она видит перед собой Бондаря, спускающегося по насыпи. Оступаясь на камнях, она подбежала к Тутахашвили и ударила его по локтям, ударила снизу вверх, сцепленными в замок руками.

Чаф-ф!

Выстрел в небеса не породил ответных громов и молний. Изумленный полковник вытаращился на Тамару и сказал по-грузински:

– Сука!

Потом он перехватил пистолет поудобнее, намереваясь произвести еще один выстрел. В Тамару.

Она никогда не занималась на курсах самообороны, не занималась борьбой и даже боевиков по телевизору не смотрела, полагая, что они не имеют ничего общего с реальностью. Может быть, это ее и спасло. Потому что Тамара сделала единственно верное движение, подсказанное ей голосом предков. Растопырила пальцы вилкой и вонзила их в глазницы врага.

Кажется, она что-то закричала при этом, но сказать наверняка было трудно. Все-таки Тамара слышала еще неважно, да и соображала плоховато. Она просто защищала свою жизнь. Подобно той самой дикой кошке, с которой любил сравнивать ее бывший Черный Полковник Сосо Тутахашвили.

Для кого-то просто летная погода…

76

Сбежав на искореженную дорогу, Бондарь в два прыжка добрался до мужчины с пистолетом, разоружил его, сбил с ног, а потом уже посмотрел на Тамару.

– Ты?! – Его голос был преисполнен тревоги и недоумения.

– Говори громче, пожалуйста, – попросила она. – Я, кажется, частично оглохла. И потом, у меня голова совершенно не варит. Сегодня умер мой папа.

– Ты совсем седая, – повысил голос Бондарь, сочувственно качая головой.

– Это пыль. – Тамара помотала волосами. – Ты тоже седой, Женя.

Ее светло-зеленая водолазка была разорвана на плече, юбка перекрутилась сикось-накось, каблук на левом сапоге отсутствовал. И все же она оставалась удивительно красивой. С грязным лицом, окровавленными ушами, вздыбившейся гривой серых волос. Во всяком случае, так казалось Бондарю.

– Извини за маленький фейерверк, – сказал он, указывая на могильный курган. – Я не знал, что это затронет и тебя тоже.

– И хорошо, что затронуло. Было страшно, но не так страшно, когда этот, – Тамара кивнула на скорчившегося среди камней Тутахашвили, – когда этот арестовал отца.

Монотонным голосом человека, читающего скучную книгу о чьей-то посторонней жизни, она рассказала Бондарю все, что произошло с ней после того, как они расстались.

– Кстати, – произнесла она под конец, – говорят, что ты отверг меня потому, что спал с какой-то иностранкой. Это правда?

– Нет!

– Не надо кричать, – поморщилась Тамара.

– Но ты ведь плохо слышишь, – стал оправдываться Бондарь.

– Уже лучше. Вполне сносно. И чувствую себя тоже нормально. Слишком нормально для дочери, потерявшей отца. И для собиравшейся отдаться врагу женщины тоже слишком. – Тамара подняла глаза. – Ты меня осуждаешь, Женя?

– Что ты! – воскликнул Бондарь. – Нет, конечно же, нет!

– Зато я себя осуждаю. И не знаю, как жить дальше.

Сделав такое признание, Тамара осела на колени и заплакала. Это была не истерика, это были просто рыдания, а Бондарь не знал, как помочь чужому горю. Давая Тамаре возможность выплакать все так долго сдерживаемые слезы, он склонился над Тутахашвили, похлопал его по плечу и миролюбиво предложил:

– Пойдем.

– Куда? – встрепенулся полковник. Сквозь пальцы его ладоней, прижатых к глазам, струилась кровь. Ослепший и жалкий, он все это время безмолвно ждал своей участи, очевидно, моля бога, чтобы о нем забыли.

Но Бондарь не был богом. Он не умел прощать.

– Ты арестован, – отчеканил он. – Я посажу тебя в машину и отвезу в Тбилиси, а там пусть с тобой разбираются ваши правоохранительные органы. Уж они тебе впаяют на всю катушку!

– Да, да, – торопливо закивал Тутахашвили. – Я готов сдэлат добровольный прызнаний, покаяться готов. У нас в Грузыя строгый судэбный сыстэм. Такой строгый, вай!

– Ты плохо говоришь по-русски, – пожурил полковника Бондарь, не только помогая ему подняться, но и отряхивая его от пыли.

Тот опять закивал, не открывая окровавленного лица:

– Как точно ты падмэтыл, слюшай! Но я ысправлус. Стану ызучат русский в турьма, Пушкина читат стану.

– Вот этого не надо, – строго сказал Бондарь, разворачивая слепого Тутахашвили в нужном направлении. – Пушкин не для тебя и не для таких, как ты, творил.

– Панымаю, да.

– А раз понимаешь, то топай вперед. И не пытайся бежать – застрелю.