Эспеджо

Вот и сейчас я словно растворился в Ловчем, я слышал, видел и действовал так, как это делал он, но в то же время мысли у каждого из нас пока оставались своими. А что будет, когда слияние произойдёт окончательно? Исчезнут наши личности и появится некий симбионт? Или новая личность будет больше похожа на того из нас, кто окажется сильнее?

Я моргнул, стряхивая совершенно неуместные философские размышления, и почувствовал, как в руку привычно и удобно легла рукоять кинжала. Коста не рефлексировал, не задавался вопросами «что такое хорошо, и что такое плохо», не страдал и не сомневался. Для него всё было более чем очевидно. Если есть возможность избавить человека от лишних ненужных страданий — просто сделай это. И надейся, что если ты вдруг окажешься в аналогичной ситуации, найдётся тот, кто сделает это для тебя.

С каким-то странным равнодушием я понял, что сейчас убью человека. Не потому что он мерзавец и негодяй, не потому что он угрожает моей жизни или моему благополучию, не потому что мы сошлись в бою… Просто потому что я должен это сделать, просто должен.

Разумом, рассудком я понимал, что у меня нет выбора, что ещё несколько минут — и те муэртос, стая которых прячется сейчас в тумане, поймут, что я один. В отличие от меня, они не станут терзаться сомнениями, а с удовольствием придут на обед не из одного, а из двух блюд. Наверняка они шли за парнем, ожидая, когда он упадёт. Всё это было понятно и Ловчему, и мне. Но мягкая душа выросшего в условиях благополучия и тепла человека сопротивлялась, корчилась от боли, кричала, что это жестоко и бесчеловечно. Никто не имеет права лишать другого жизни, даже прикрываясь самыми благими намерениями. Эти мысли были впитаны мной с молоком матери, они давно укоренились в моём сердце, и выкорчевать их оттуда не представлялось возможным.

Внезапно где-то глубоко сначала робко, а потом смелее зашевелилась мысль о том, что вот он — мой шанс изменить себя. Я прекрасно помнил, что сказал мне Марио. Так, может быть, сейчас самое время попытаться… слово «потренироваться» вызвало волну одобрительных эмоций от Косты и шквал жгучего стыда от меня самого. Как можно так цинично, хладнокровно рассуждать, собираясь вонзить кинжал в живого человека⁈ Я не смогу! Я просто не смогу!

Прервало мои судорожные метания появление из тумана уже двух псин, которые присматривались к лежащему на земле парню с конкретным гастрономическим интересом.

И я вдруг понял, что, сколько бы я ни страдал и не истерил, вариантов развития событий не так чтобы много: или я убиваю парня и даю ему шанс отправиться в лучший мир, или я ухожу, а его, ещё живого, сжирают муэртос. Окончательно и бесповоротно. И, как бонус, шанс для парня после смерти превратиться в какую-нибудь тварь Изнанки. Я готов взять на себя такую ответственность и такой груз?

Неожиданно парень открыл глаза, и я увидел в них мольбу, он хотел что-то прошептать, но не смог, лишь на губах выступила кровавая пена. Муэртос в тумане радостно взвыли, словно почуяв лакомый кусочек. Не могли ведь они уловить мои сомнения? Или могли?

Я глубоко вздохнул, стараясь избавиться от отвратительного медного привкуса во рту. Почему-то подумал о том, что главное — чтобы не дрожали руки, иначе я сделаю только хуже. Но тут на помощь мне пришёл Коста, и кинжал вошёл точно туда, куда нужно было, чтобы ударить точно в сердце, не застрять в рёбрах, не промахнуться, заставив несчастного мучиться ещё больше. Парень вздрогнул и обмяк, а муэртос разочарованно взвыли, но не спешили убираться подальше.

Следуя мысленным, даже, скорее, эмоциональным подсказкам Косты, я положил руку на лоб так и оставшегося неизвестным человека, закрыл глаза и проговорил несколько слов, значения которых не знал. Понимал лишь, что это что-то вроде заклинания, которое помешает тварям Изнанки сделать из погибшего подобного им.

Откуда-то пришло знание, что теперь муэртос не тронут его, так как, во-первых, они предпочитают в качестве пищи живых, а во-вторых, их отпугнёт заклинание. Скорее всего, парня обнаружит кто-нибудь из горожан и дальше уже не моя забота. Я сделал для него всё, что мог.

Сделав несколько шагов дальше в сторону Южных ворот, я вдруг почувствовал, что ноги подгибаются, а к горлу подступает тошнота. Понимание того, что я только что сделал, заставило меня судорожно начать вытирать ладони о брюки, словно можно было стереть с них чужую смерть. Коста не мешал, и я был ему за это бесконечно благодарен. Мне нужно был пережить это самому, справиться с собой. Наверное, навсегда попрощаться с тем милым и добрым мальчиком Костиком, который так неудачно решил пойти в поход.

Минут через пять я глубоко вздохнул, вытер тыльной стороной ладони мокрые от слёз щёки, встал и решительно зашагал к воротам.