Эсса

– Ни при чем. Ты – ни при чем. Они – при чем. Понимаешь, они десятилетиями создавали и создают имидж белой одинокой женщины, которая если делает что-то хорошее для бедного африканского парня, то только ради того, чтобы тот отплатил ей сексом. Они не знают, как по-другому можно отблагодарить. Им внушили, вдолбили на живых примерах, разгуливающих по улицам, что только так – правильно, что только так вы, европейки, понимаете благодарность, только этого ждете. Я всегда говорила и говорю, что если туристы хотят помочь стране, они должны держать свои подаяния и гениталии при себе. Иначе они только развращают страну, приучают к легким деньгам и мыслям об извращенных отношениях. Можно ничего не делать, протянуть руку и попросить денег, а можно снять штаны и предложить себя взамен. И жизнь наладится на какое то время.

Я с ужасом смотрела на нее. Это все не могло иметь отношения ко мне! Никакого! Не могло!

– Ну с чего ты держала его при себе? Кормила, одевала, учила? Покупала книги? Помогала сдать экзамены? И ничего не требовала взамен? Он все тыкался носом и не мог понять, как слепой котенок, чего же ты хочешь от него? Ничего не заставляла делать в ответ на свою безмерную доброту, а все равно при себе держала. Он до смерти боялся огорчить, разочаровать тебя. Ты же видела, как он заискивает перед тобой. Он ждал, когда ты скажешь, что ему нужно делать. А ты не говорила. Он страдал. В его простом и понятном мире не принято просто так помогать чужакам. Не принято не платить за услуги. Тебе не нужен был его труд, тебе не нужны были его деньги, которых у него и нет, так что же тебе нужно? Он сдает экзамены и теперь-то уж точно знает – надо как-то отплатить, отблагодарить тебя. И тут ты даешь знак.

Ади предупредительно подняла руку, останавливая мой возглас возмущения.

– Нет, постой. Ты не думала, что даешь знак. А ему, слепому котенку, это как спасательный круг. Вот он, знак! Ты подходишь к нему, обнимаешь, и он понимает это только как сигнал к действию. У него этот вариант вертится уже давно, он видит, что так поступают другие, но не решается. А так как никаких других знаков от тебя он не дождался, то все решало мгновение. Ну дальше ты знаешь… Разве что испугался он не меньше тебя, что, конечно, нисколько его не оправдывает.

– Вот с последнего и надо было начинать!

– А я и сказала – мерзавец, подонок, подлец. Пусть сгниет в тюрьме.

Я приложила руки к трясущимся губам:

– Для чего ты мне все это говоришь?

– Так просто. Чтобы ты не чувствовала себя виноватой в чем-то. Это сложившаяся ситуация виновата, сложившиеся традиции. Сахарные мамочки и их мальчики-проститутки, жиголо, нищета, отсутствие навыков общения, идиотизм. Все вместе. Но не ты.

– А я и не виню себя, – холодно сказала я. – Еще чего.

– Ну вот и отлично, если не винишь. Я же говорю – поделом ему.

– Ты хочешь меня разжалобить? Ну пусть отпустят его и пусть все остальные идут и насилуют женщин каждый раз, когда им протягивают кусок хлеба. Давай! Давай и мы внесем вклад!

– Не надо, зачем. Вклад уже внесли тысячи белых женщин до тебя и тысячи их жиголо, так что плюс – минус…

Я не стала отвечать… Я устала. У меня болела голова. Заснуть бы, и все.

– Ты молчишь, потому что?..

– Потому что я хочу спать.

– Отлично. Спи. Я приду завтра. Помогу тебе поменять билеты на ближайший рейс.