Эсса

– Но что же делать, мадам? Как мне прокормить семью? Я их единственный кормилец! Я и так трачу много денег на лекарства, врачей. А без работы нечего будет есть!

Я могла помочь только тем, что попросила выплатить ему зарплату за дополнительный месяц и от себя дала немного денег. На следующий день он вновь пришел ко мне. На этот раз с женой и старшим сыном, Эссой. Тому было около шестнадцати лет. Высокий, худой и улыбчивый, он сразил меня обаянием и дружелюбием, очень детской какой-то застенчивостью.

– Эсса хочет работать. Возьмите его к себе, мадам.

Мы долго спорили, что это невозможно, у нас в офисе нет мест. Но потом я решила, что, в конце концов, это самое малое и самое реальное, что я могу сделать. Ну, пусть поможет мне ходить на рынок, моет машину, покупает хлеб, в конце концов. Не такой уж это тяжелый труд, а какой-то доход для парня будет.

Так у меня появился свой house-boy, мальчик-прислуга. Это очень распространенный вид услуг в Африке. Иногда для этого берут девочку, иногда мальчика, они таким образом зарабатывают себе на жизнь посильным трудом. Я вовсе не стремилась иметь прислугу, даже и не думала, что в течение пары месяцев мне может понадобиться чья-то помощь по дому, но работа для Эссы была шансом откупиться от Мамаду и моей совести.

* * *

Эсса, как оказалось, не был родным сыном Мамаду. Он был живым свидетельством еще одной странной западноафриканской традиции – обмена детьми или так называемого усыновления внутри семьи. Если женщина имела нескольких детей и ее сестры-братья тоже, между ними было принято обмениваться детьми. Женщина отдавала парочку своих под опеку сестер-братьев, те же отдавали ей парочку своих. Подобные обмены служили одной большой цели – укреплению родственных связей, чтобы все ощущали себя единой семьей, а не раздробленными ячейками.

Сколько я ни пыталась разобраться в этой традиции, я так ничего и не поняла. Когда бедные родственники отдают своих детей более богатым, это хоть как-то объяснимо. Но не финансовое положение определяло традицию обмена детьми. Зачастую дети, конечно, попадали к более богатым родственникам, и те их нещадно эксплуатировали как прислугу. И это считалось нормальным – дети получали возможность ходить в школу и отрабатывали это домашним трудом. Но бывало и наоборот. Особый пункт – если у женщины умер муж и она осталась одна, без мужской опеки. Тогда разослать своих детей по родне являлось просто обязательным. Причем отправить их следовало туда, где была полная семья, так как считалось, что без мужчины в доме должного надзора ребенок не получит. Мне рассказывали о случаях насилия над детьми со стороны приемных родителей, но истинную статистику не знает никто. Внутрисемейный позор здесь никогда не выносят на суд общественности и закона.

Эсса остался в тот же день, когда Мамаду его привел.

– Ты можешь прийти завтра.

– Нет, мадам, я могу начать работать сейчас. Если мадам не против.

– А тебе далеко ехать до дома?

– Да. До моей деревни далеко. До дома дяди Мамаду тоже не близко.

– Дяди? Он тебе не отец?

Тогда-то Эсса и рассказал мне свою историю. Совершенно обычным тоном, как будто так и надо.

– А почему тебя отдала мама, Эсса?

Пожал плечами:

– Вы же знаете, у нас так принято.

– Но кто более состоятельный, семья твоих родителей или твоей тети?

– Одинаково.

– А где живут твои родители?

– Вверх по реке, на другом конце страны.

– Ты их часто видишь?

Покачал головой, глядя куда-то вдаль:

– Два года назад видел мать. А отец умер года три назад. Я его почти не знал, не видел.

– Почему? Он не навещал тебя?

– У него много жен и ферма, ему было некогда.

– Но ты же ездил к нему.

– Да. Но я жил в доме матери, отец приходил на какое-то время и уходил.

– Тебе хорошо жилось у тети?

Смеется:

– Да.

– Это они заплатили за твое образование?

– Нет, мать с отцом посылали денег до девятого класса, а потом миссионеры спонсировали.

– Так тебе сколько лет-то?

– Восемнадцать.

– Правда? – Я недоверчиво окинула его взглядом. – А я думала пятнадцать – шестнадцать.

Засмеялся.

– То есть тетя и ее муж даже не платили за твое образование?

– Нет. Я много болел в детстве, почти все время болел. И мать решила, что, может быть, мне будет лучше у тети, в ее семье, что их место для меня плохое, раз я болею.

– Это ей кто-то посоветовал?

– Наверное. Может, марабу[1] сказал, что мне там плохо.

– А у тети тебе стало лучше?

Опять смеется:

– Не помню. Говорят, лучше. Сейчас не болею же!

Я окинула его взглядом. Ну да, не болеет. Но худой, как палка. Откормить его, что ли, за эти несколько недель. От меня не убудет, а он хоть чуть-чуть подкожного жира нарастит. Даже мускулов у него почти не видно. Ноги крепкие, а руки – тонкие. Даже странно. Нехарактерно для местного парня.

– Знаешь, Эсса, ты не обижайся, но я никак не могу понять этот ваш обычай. Особенно в твоем случае. Может, я и не права, но мне кажется, приемная мать никогда не станет относиться к ребенку как к родному. Всегда будет разница между своими и приемными. Ну, скажи, так ведь?

Кивнул. Уже без улыбки:

– Да, всегда будет разница.

– Ты это ощущал?

Поджал губы.