Эссе 1994-2008

Австрию страшно критиковали. Душительница революций, тюрьма народов, оплот реакции, пережиток феодализма - так ее честила вся прогрессивная европейская интеллигенция на протяжении XIX века. Австро-Венгрия была фальшивой, прогнившей, бюрократической, лживой, продажной, душной и все такое прочее. Кроме того, она была обречена на развал и гибель. История всячески издевалась над этой империей, и с конца XVIII столетия, после гибели на эшафоте несчастной австриячки Марии Антуанетты, австрийцев кто только не побеждал, даже албанцы. Все они при этом были борцами за независимость и национальными героями.

Австрийцев, надо сказать, эти поражения не озлобили, и они до сих пор славятся своим голубым дунайским добродушием. Мы знаем об австрийских притеснениях по многочисленным произведениям национальных литератур, вроде "Похождений бравого солдата Швейка" Ярослава Гашека. Трудно представить, однако, что этот разбушевавшийся Санчо Панса времени модерна в какой-нибудь другой стране, кроме монархии бедного Дон Кихота - Франца Иосифа, - мог бы безнаказанно позволить себе подобные хулиганства. Австро-Венгерская монархия в сущности была устало терпима и благодушна.

Противоречие между вязкой полифоничностью реальной жизни империи и строгой симметрией ее бюрократического фасада определило особую истерическую напряженность австрийской культуры на протяжении всего существования империи.

Его можно было бы назвать чувственным идеализмом, разлитым в самом воздухе Вены, чья культура характеризуется странным добродушным психопатизмом вальса, этого творения духа города, завоевавшего всю Европу. В трех европейских стилях венская культура оказалась наиболее состоятельной: в барокко, романтизме и модерне.

Мозгами Диотимы, типичными мозгами средней венской буржуазии, не самыми плохими, но и не самыми блестящими, Роберт Музиль осмысляет то, что подразумевалось интеллигентским сознанием под старой австрийской культурой. "Подразумевала она под этим прекрасные картины Веласкеса и Рубенса, висевшие в императорских музеях.

Тот факт, что Бетховен был, так сказать, австрийцем. Моцарта, Гайдна, собор св.

Стефана, Бургтеатр. Полный традиций придворный церемониал. Первый квартал Вены, где сгрудились самые изысканные в пятидесятимиллионной державе магазины платья и белья. Сдержанность высших чиновников. Венскую кухню. Аристократию, которая считала себя самой благородной после английской, и ее старые дворцы.

Общепринятый стиль поведения, проникнутый иногда подлинным, но чаще фальшивым, эстетизмом". К этому списку наше время добавит школу психоанализа Зигмунда Фрейда, адажиетто Малера, красавиц с Рингштрассе Густава Климта, онанистические откровения Эгона Шиле, нервозность Кокошки и роман самого Музиля "Человек без свойств".

Барокко в этом списке почти не присутствует - оно исчезло под напором историзма и Сецессиона, застроившего город огромными дорогими домами. Тем не менее этот стиль стал основой имперского сознания Австро-Венгрии, и только благодаря ему возможно как-то разобраться в хаосе австрийской культуры накануне первой европейской катастрофы.

Дух австрийского барокко - это высокий идеализм, приспосабливающийся к конкретным земным целям. Он красочен и пышен, но неуловим в своей иллюзорности, и его источник никак не персонифицирован; воздействие его основано на совокупности множества деталей - но пытаясь сконцентрировать свое внимание на одной из них, тут же упускаешь целое. В то же время и это целое обманчиво, так как оно покоится на условии экстатического упоения, которое не может длиться вечно; при малейшей попытке облечь свои ощущения в рациональную форму от его воздействия не остается ничего, кроме распада.

Австрийское барокко еще можно почувствовать в огромных монастырских библиотеках с неуклюжими, как слоны, томами в пергаментных переплетах, в загородных замках, расписанных амурами и колбасообразными нимфами, в провинциальных соборах, битком набитых раскрашенными скульптурами с деревянными мечами и лилиями в руках.

Покрытые ранами или завороженные небесными видениями святые и мученики всегда своими позами выражают высочайший восторг, а страдание граничит у них с блаженством. Пространство барочной австрийской церкви кажется заполненным полетом бесчисленных ангелов, чьи нежные руки готовы извлечь вашу душу из бренной телесной оболочки, отбросив ее в сторону, как ненужный хлам.