Эссе

Коль скоро это понятно, можно обнаружить, что науки — это рассказывание единственного повествования, они суть миф, единственный миф, находящийся в процессе собственного конструирования и рассказывания. Миф только кажется истиной по той причине, что мы абсолютизировали его истину (своя истина есть у любого мифа) или уступили такой абсолютизации, свершившейся когда-то в далеком прошлом. Содержание, или сообщение этого мифа есть идея абсолютного. Но это, конечно, не значит, что повествование об абсолютном есть абсолютное повествование, и понимая это, мы в состоянии разглядеть сквозь внешность, что мы попались и можем медленно, постепенно идентифицировать современную физику, астрономию, теорию эволюции, науку истории как гигантские произведения литературного жанра, именуемого "fiction"[20] или "belles lettres" — и тем приписать их к душе, к воображению. Говоря о беллетристике (fiction) я вовсе не хочу сказать о ней ничего плохого. Не думаю я также и утверждать, что науки не имеют дела с истинами в смысле достоверного знания, как они это провозглашают, а занимаются, вместо того, неосновательными фантазиями. Несомненно, результаты наук, в известных пределах признанной научной установки, и в самом деле "истинны" (достоверны). Но, то, что нам необходимо сделать — это вернуть несомненную "истину" (научных результатов) назад к воображаемому как одному расширенному, продленному моменту (изнутри) мифического воображения (времени). Под научной фантастикой (science fiction) мы понимаем особый жанр футуристических текстов. Но мы начинаем понимать, что сами науки — учения и прозрения наших физиков, историков и т. д. — есть действительная, буквальная science fiction, и не вопреки, а именно благодаря своей научности.

Удалившись столь далеко от первоначального пункта, от пассажа Исаии, я хотел бы теперь вновь вернуться к Исаие, чтобы проверить, в свете нашего обсуждения, что происходит в его тексте. В Ис. 30:8 Господь повелевает Исаие записать свои слова. "Теперь иди, запиши их на столе пред ними и внеси их в книгу, чтобы могли они быть [точнее: могли служить свидетельством] для грядущих и грядущих времен. Ибо это вероломный народ, лживые дети, дети, которые не услышат закона Божьего".

Здесь мы наблюдаем протяжение в будущее. Записанное слово станет истинным когда-то в будущем и тогда восстанет как свидетельство против тех, кто не участвовал в религиозном опыте Исаии: слово Божие как бомба времени для них. Резервирование уплотняет и интенсифицирует содержание одного опыта в бомбу. Это важно отметить, поскольку помогает различать между пророческим сокрытием своей истины между учеников, и секретностью, преобладающей в мистериальных культах и мужских секретных обществах. В то время как в культах эзотерическое молчание является аутентичной целью, пророк не оставляет намерения сообщить (проповедовать) слово, и его молчание просто служит для достижения большей мощности, в пределе — абсолютной распространимости к концу. Естественные условия проповедования с их обстоятельствами (то с большим, то с меньшим успехом) уже не приемлемы для него. Ему требуется, так сказать, Endlosung[21], определенное решение ("во веки веков", раз и навсегда).

Настоящее и отдаленное будущее сводятся воедино одним словом откровения. Будущее — это не иное, свежее настоящее (пришествие), а лишь исполнение этого настоящего, взрыв припасенного слова в вечную реальность. Это последняя глава повествования, первая глава которого засвидетельствована в откровении Исаии. Отныне и человек и все сущее и происходящее имеют место во времени. Время стало всеохватывающей упаковкой, или контейнером для всего, что есть, а все, что есть, в свою очередь, "впервые" превратилось в бренное и мирское, тогда как прежде происходившие с человеком события происходили как время, как пришествие, эпифания.