Эссе, статьи, рецензии

С некоторых пор взяв за правило наведываться в художественные галереи незнакомых городов, будь то Пермь или Прага, я пошел в гаванскую “Коллекцию всемирного искусства”. Музей, скажем прямо, так себе, но почему-то именно на этом безрыбье две гигантские негритянки-смотрительницы ходили за мной неотступно и дышали в затылок, в то время как ни в лондонской Национальной галерее, ни в Метрополитене с их несметными и бесценными шедеврами тебя не подозревают так откровенно, хотя наверняка тоже по долгу службы не выпускают из поля зрения. Я снова же имею в виду не собственно Кубу, а социализм с его унизительными навыками: ведь на Петровке в Музее современного искусства я тоже никак не мог остаться наедине с экспонатом: рядом бдительно сопела музейная сотрудница. Именно этот, “самый гуманный”, общественный строй приучил своих подопечных в забвение приличий смотреть друг на друга как на отпетое жулье!

Одна маленькая картина 1920–1930 годов меня тронула. Художник изобразил нарядную компанию на фоне моря – мужчины в канотье, дамы в широкополых шляпах, борзая собака, – прогуливающуюся по набережной Малекон. Две маленькие девочки в воздушных платьицах забежали вперед, наскуча чинной прогулкой старших… Уж не этих ли состарившихся девочек видел я сегодня мимоходом в очереди на раздачу хлеба: двух ветхих породистых старух в застиранных тренировочных штанах и сбитых сандалетах?! Вылитые уроженки Арбата из бывших, памятные с отрочества.

Осудительный уклон, тяга к обличению до добра не доводят – по себе знаю, не только из Евангелия. Стоит мне зайтись от праведного гнева, не сегодня-завтра я непременно сяду в лужу, причем основательно. Поучительная нелепость произошла и в Гаване.

Поездка была литературного свойства. На поэтическом вечере “Поэты против войны” стихи читали латиноамериканские лирики и я. Сидя вместе с коллегами в президиуме, я исправно аплодировал каждому очередному автору, хотя не понимал ни слова. Из краткого вступления, которым перуанская поэтесса предварила свое чтение, я наконец-то понял одно-единственное слово – “Палестина” – и решил, что не стану, и все тут, рукоплескать конформистке. После мне перевели речь перуанки, она сказала: “У меня нет стихов в защиту Палестины, как сейчас пишут, поэтому я прочту что прочту”. И это я еще легко отделался. Случаются со мной афронты и похлеще.

Вот так, занятые то досадой, то умилением, прошли пять дней в Гаване.

Образцовый психопат, я был абсолютно готов к отъезду за полтора часа до прихода такси в аэропорт. Чтобы как-то убить время и не нервничать, я придвинул кресло к окну, поставил минералку и пепельницу на подоконник, уселся поудобней и стал смотреть в окно. По-прежнему шумел шторм. Внизу под мрачным небом неестественно сиял в отсутствие солнца синий прямоугольник безлюдного бассейна в окружении праздных лежаков. Поодаль черные мальцы пинали мяч на пустой замусоренной автостоянке. Какой-то неясного происхождения звук доносился невесть откуда, я даже уловил его повторяющиеся через равные промежутки времени ритм и лад. “Маяк, что ли?” – подумал я. От нечего делать и в силу профессионального рефлекса я стал подбирать сравнения для движущихся к берегу волн. Из всех вариантов лучше прочих был такой: “Валы приближаются медленным брассом – то пряча белые головы под воду, то высовывая на поверхность…” Но и он не ахти.

Благополучно забуду все, о чем я здесь понаписал, но вот этот, убитый у окна час с лишним, скорее всего – нет: шторм, тихий галдеж подростов на мусорном пустыре, а главное – загадочный ноющий звук, его-то я точно долго буду помнить.

2011

“Есть остров на том океане…” [7]

Попутчиками моими по преимуществу были положительные турки простонародного вида. По прилете в Стамбул я обратил внимание, как они валом повалили на рейсы внутренних авиалиний, и догадался, что это гастарбайтеры и есть – мастера на все руки, возвращающиеся в свое захолустье с длинным московским рублем.

Безжалостно умертвив два часа жизни: поиски загона для курящих, ложно вдумчивый осмотр магазинов Duty free , заучивание наизусть табло Departure , я наконец пристегнул ремень – и через два с гаком часа тряс руку встречающему меня незнакомцу Винченцо. Встреча иностранцев в аэропорту была для него, видимо, делом рутинным, поэтому, когда машина тронулась, он, как заправский гид, кивнул в сторону неправдоподобно близкого Везувия и успокоил меня, будто маленького: Dorme, dorme , – даже для наглядности исполнил пантомиму сна – приложил ладонь к щеке. Везувий, безусловно, похож на старую войлочную шляпу с рваной тульей, и не сказать об этом в миллионный раз было бы проявлением болезненного авторского самолюбия.