Эссеистика

Вот бы переучиться и вместо «какое это маленькое» говорить «как это далеко», и верить в то, что говорим, догадываясь, что расстояние, которое мы не ощущаем, на самом деле существует. Когда мы берем что-то в руку, то предмет, который мы берем, и наша рука, этот предмет берущая, отделены от нашей мысли и нашего взгляда неизмеримым расстоянием. Мы могли бы придумать какую-нибудь особую меру, которая позволила бы нам если не увидеть невидимое, то хотя бы не относить его к иному миру.

Неведомая форма расстояния заставляет нас думать, что то, что близко, не может быть далеко. Эта ошибка застит нам устройство миров, в которых бесконечно большое и бесконечно малое не помещаются ни на какой шкале, а единая модель, по которой мы все мерим, — лишь обман, уловка, шоры, ограничивающие наши чувства и скрывающие от нас тайный закон соотношений.

* * *

Эта удаленность не имеет ничего общего с тем случаем, когда мы отчего-нибудь удаляемся. Она делает близкое неуловимым и мешает нам увидеть, к примеру, гравитацию материи, которая для наших глаз одновременно и видима, и невидима. Она скрывает от нас целые миры и миры, существующие в этих мирах, загадочная удаленность которых делает их в наших глазах плотными и подменяет их легендой. Она обманывает нас относительно внешнего вида любого предмета.

* * *

Очертания и величину предметов мы определяем благодаря работе ума, которую считаем интуитивной, в то время как это совсем не так. Эйзенштейн рассказал мне, что когда он снимал «Генеральную линию»^{256}, то зашел в какую-то избу. На стене висели две открытки. Одна из них представляла Клео де Мерод^{257}, а вторая — Эйфелеву башню. Он спросил крестьянку, жившую в избе, что изображено на фотографиях; та ответила, что это император с императрицей. Она ничего не знала ни о новом режиме, ни о том, что представляли собой открытки. Для нее изображения на стене могли быть только царем и царицей.

Некоторые индейцы из высокогорных районов, где нет ни зеркал, ни озер, на групповых фотографиях признавали своих соплеменников, но не признавали себя и интересовались, кто эти незнакомцы. Но они хотя бы умели прочитывать изображение, в то время как есть племена, не умеющие этого делать и глядящие на картинку вверх ногами.

Такая операция, производимая в уме, одинаково трудна, идет ли речь о прочтении реалистического изображения или кубистской либо абстрактной картины. Рассудок уже привык расставлять все по своим местам, поэтому реалистическое изображение воспринимается им мгновенно. Но у нас еще не выработан навык расставлять все по местам в изображении, предназначенном для глаз рассудка.

Что же тогда говорить о расставлении по местам перспектив времени и пространства, о которых человек имеет весьма иллюзорное и смутное представление! До того смутное, что, остановившись в отеле одного города несколько лет спустя после моего первого приезда туда, я уже готов был поверить, что никогда его не покидал. Так форма места уничтожила временной период, разделявший два моих пребывания в этом отеле.

Человек тешит себя идеей настоящего, которая столь же обманчива, как отражение в текущей воде. Но поток струящегося времени порождает старение неподвижного изображения, в нем отраженного. Это изображение неподвижно, а значит, течет иначе, чем поток времени, который струится, не унося с собой отражения. Таким образом, изображение не статично, а поток времени не течет, и все вместе находится в движении, законы которого нам неведомы.

* * *

Уже является дерзостью предположить, что даже самые крошечные микробы содержат в себе уйму других микробов и так далее. В 1952 году едва ли какой-нибудь врач осмелился бы заявить, что мизерный микроб содержит в себе другое существо, еще меньших размеров. Что бы стало, если бы этот врач догадался, — и мы вместе с ним, что тот невидимка относится все еще к нашему миру, но что есть другие, подчиняющиеся законам, которые нашими чувствами познать невозможно! Несмотря на это, я убежден, что микроб вовсе не мал, то есть он не мал для самого себя; кроме того, этот монстр не мал в нашем мире: он просто далек. Такая удаленность изумляет. Но истинная удаленность, лежащая за пределами нашего мира и нашего понимания, откройся она нам, изумила бы нас гораздо больше.

Увы, мне не хватает профессорской легкости, которая позволила бы продолжить это исследование.

Нельзя, однако, утверждать, что когда-нибудь искусственные органы чувств не расширят поле действия наших естественных органов и моя трость слепца не наткнется на реальность открытий да Винчи или фантазий Жюля Верна.

Вполне возможно, ничто не имеет ни конца, ни начала. Если отбросить идею малого, то придется допустить, что миры кишат один в другом, во всех направлениях, которые мы называем необъятностью и ничтожностью. Что все миры обладают неизменным объемом (за исключением эксплозивных и фрагментарных систем, подобных нашей). И что только наша неспособность осмыслить это заставляет нас населять безграничные просторы богами и верить, что бесконечно малое имеет предел.