Есть, господин президент!

Я сел и разлил. Мы приняли по одной. Не люблю элитную водку, но «Astafyeff» – все-таки лучшее из зол. Сивухи в ней не больше, чем в раскрученных «Smirnoff» и «Nemiroff», а по цене она дешевле вдвое. Кто ее купит задорого, без имиджа-то? В качестве зонтичного брэнда производители имели глупость взять сибирского валенка-писателя. Думали по привычке, что мы – самые читающие. Три ха-ха. У нас и дешевенькую бормотушку «Murakami» бедным студентам трудно впарить: нашла мура на камень.

После первой рюмки старик немного посвежел. Он наполовину вылез из-под простыни и почти обычным голосом стал расспрашивать меня про Тиму Погодина. Услышав о лечебной голодовке, Серебряный зааплодировал, высосал еще рюмку и принялся с наслаждением нести по кочкам свою бывшую креатуру Сеню Крысолова – номинального лидера «Любимой страны». Не за то доставалось Сене, что он начал превращать партию в КПСС, а за то, что начал, балбес, не с того конца. С побрякушек, «корочек», отчетно-перевыборных собраний и всей сопутствующей дури. Ну как если бы кремлевские эскулапы, вздумав продлить земную жизнь Брежневу, пересадили бы его мозги в тело примерно такой же развалины, вроде Черненко.

Не скрою, мне приятен любой камень в огородик главаря «Любимой страны». Несмотря на полновесные тридцать два, я все еще выгляжу пацаном. Сеня старше меня на каких-то четыре года, но уже имеет внешность типичного белого генерала из фильмов про гражданскую войну: усы, выправка, стать, благородная седина… и всем этим богатством природа по ошибке одарила существо с пассионарностью медвежонка-коалы. В отличие от гаммельнского братца наш Крысолов не мог бы увести массы даже в пивную.

Любопытно, думал я, автоматически кивая старику после каждой фразы, болтовня про Сеню – то самое «срочное важное дело», которое он хотел обсудить со мной на смертном одре? Тогда я покайфую еще минут десять-двенадцать, затем пожелаю хозяину крепкого здоровья и вежливо отчалю. Обо всех пригорках и ручейках «Любимой страны» я-то уж знаю не хуже, чем он…

Недооценил я Серебряного. Даже отставной, больной и поддатый, он не утратил до конца своей обычной проницательности. Секунд за десять до того, как я уже был готов подняться и откланяться, Виктор Львович резко оборвал собственный треп.

– Шут с ним, с Сенькой, – произнес он. – Не для этого, сам понимаешь, я тебя позвал. Тут дело необычное, тайное… Даже не пойму, как лучше рассказать, чтобы ты поверил. Налей-ка еще рюмашку. Доверху, не бойсь, поздно мне спиваться… Ну, будем.

Серебряный опрокинул в себя водку, вместо закуски глубоко втянул сигаретный дым, закашлялся. Я чуть отпил из своей рюмки и ждал, заинтригованный. С ума сойти, у него в лексиконе сохранилось слово «тайна»! Процесс воспитания Ивана Щебнева старый циник строил как раз на том, что с ухмылкой сатира разоблачал любую местную магию, растирал в мелкую труху любые тайны, загадки, секреты и мифы. Неужели еще что-то осталось в его закромах? Ну и ну. Теряюсь в догадках. «Помнишь ли ты, Ваня, ореховый гарнитур в Екатерининском зале Кремля? – сейчас спросит он у меня. – В сиденье одного из стульев я зашил свое фамильное серебро…»

– Помнишь, Ваня, в средневековой истории была такая личность по имени Парацельс? – спросил Виктор Львович.

Бывшему шефу удалось-таки меня озадачить. Я не ожидал настолько далекой преамбулы. Серебряному иногда случалось забираться в исторические дебри, однако не глубже, чем лет на сто назад.

– Припоминаю еле-еле, – сознался я, – на уровне кроссворда… Гомункулус. Философский камень. Парацетамол. Идея о том, что яд и лекарство – одно и то же, зависит от дозы… Вроде бы и все.

– Недурно, мой мальчик, – похвалил старик. – Парацетамол ты, конечно, приплел не по делу, но все другое в точку. Филипп фон Гогенгейм по прозвищу Парацельс и впрямь многого достиг в медицине, алхимии, астрологии. А кроме того…

Бывший шеф убедился, что докурил сигарету почти до фильтра, запалил от нее новую из пачки, тяжело откашлялся и продолжил:

– А кроме того, была у него еще одна идейка – о питающем духе как средоточии четырех природных стихий и о пище земной как квинтэссенции, то есть пятой сущности, мира. В теории это была, естественно, чушь собачья, абсурд, реникса, как и все у господ алхимиков. Но на практике… На практике все не так однозначно.

Виктор Львович сделал еще пару затяжек и, промахнувшись мимо пепельницы, раздавил окурок в пустой тарелке.