Есть ли будущее у капитализма?

Под надстраиванием пирамид из метарынков я подразумеваю историческую тенденцию любого финансового рынка порождать рынок более высокого порядка из финансовых инструментов более низкого порядка. В реальных общественных практиках все денежные средства — это обещания заплатить в будущем. Таким образом, специалисты по финансам могут создавать обещания заплатить за обещание заплатить, и так далее, до практически любой степени сложности. Кредиты, залоги, акции, облигации — это сравнительно низкие уровни пирамиды. Продажи без покрытия акций, пакеты ипотечных кредитов на вторичных рынках, выкуп за счет кредита, взаимные инвестиционные фонды, хеджевые фонды и другие сложные трейдинговые схемы — это рынки более высокого уровня, построенные на перекомбинированных инструментах обмена. В принципе, не существует предела для добавления новых уровней. На верхних уровнях можно создавать весьма значительные суммы, притом, что конвертация этих денег в товары и услуги более низкого уровня становится все более проблематична. Иллюзия возникает потому, что все они указаны в тех же счетных единицах — долларах, фунтах, евро, — но эти номинальные объемы можно раздуть настолько, что обналичивание соответствующих сумм в реальном материальном мире будет в буквальном смысле невозможно.

Изобилующие пирамидами финансовые рынки в значительной степени являются социальными конструктами. Конечно, в определенном смысле почти все является социальным конструктом, но одно гораздо меньше соотносится с материальными ограничениями, чем другое. В армии социальная конструируемость тоже играет существенную роль, особенно в ходе боевых действий, когда, по выражению Наполеона, боевой дух соотносится с материальной частью как три к одному. Но тем не менее пятикратный перевес над противником в численности и вооружении означает почти верную победу при наличии хотя бы минимальной социальной слаженности. В мире финансовых инструментов «боевой дух» и уверенность в силах (т. е. интерактивные процессы в социальной сети и порождаемые ими эмоциональные состояния) соотносятся с экономикой материального мира в диапазоне от шести к одному (примерно на уровне соотношения заемных средств к банковским депозитам) до, весьма вероятно, нескольких сотен к одному в ходе финансовых манипуляций под необеспеченные займы. Будучи социологами, мы должны рассматривать социальную конструируемость не как философскую константу, но как набор переменных, которые могут быть теоретически описаны как в своем статическом отношении к сетевым структурам, так и в динамике временных подъемов и спадов.

Мой основной тезис в том, что чем больше финансовые метарынки склонны к созданию пирамид, тем они нестабильнее и сильнее подвержены кризисам, а их подъемы и спады меньше связаны с тем, что происходит на низших уровнях материальной экономики. Но в этом есть и оптимистическая сторона (оптимистическая — в том случае, если вы хотите, чтобы капитализм выжил). Финансовые рынки по своей природе пластичны, они подобны гигантскому воздушному шару, сделанному из некоего волшебного материала, который можно надуть до любого размера. Это делает правдоподобной идею о том, что каждый может стать финансовым капиталистом, играя в большую игру финансовых рынков. И действительно, в конце XX — начале XXI века число участников финансовых рынков значительно возросло: за счет пенсионных фондов, миллионов мелких биржевых инвесторов и спекулянтов, работавших по схеме пирамиды Понци с ипотечными бумагами на раздутом рынке недвижимости.

Как далеко это может зайти? Может ли это спасти капитализм? Несомненно, последнее весьма затруднительно, учитывая неустранимую нестабильность финансовых рынков, свойственную им цикличность бумов и крахов. Это старая модель, известная истории еще со времен голландской тюльпаномании 1637 года и пузыря Компании Южных морей 1720 года. Спекулятивные крахи были столь обычны, что Шумпетер (Schumpeter 1939) описывал циклы деловой активности как неотъемлемое свойство капитализма, а их наличие считал историческим признаком существования самоподдерживающейся капиталистической динамики. Исторический урок можно трактовать и ровно наоборот: у любого спекулятивного краха рано или поздно обнаруживается дно, и финансовые рынки, в конце концов, опять начинают расти. Финансовые кризисы — в самой природе капиталистического зверя, и исторические свидетельства действительно подтверждают, что мы всегда восстанавливались после любого финансового кризиса. Здесь, однако, снова наблюдается эмпирическое обобщение без должной теоретической базы. Что произойдет, если финансовый кризис совпадет со структурным сокращением рабочих мест для среднего класса, а кризис технологического вытеснения затронет практически всех наемных работников? Будут ли спекулятивные доходы от финансового сектора достаточными для того, чтобы заменить всем заработную плату как основной источник благосостояния?