Есть ли жизнь после отбора?

Резко сев, я принялась растирать ладони, согревать руки своим дыханием, но ничего не помогло.

– Рано, – вздохнул Гамильтон и потянулся, сбрасывая с себя сон. – Завтрак?

– У меня пальцы холодные, – потерянно сказала я.

– У меня нос. Или для человека это ненормально?

Он подошел ближе, обнюхал мои руки, лизнул, а после задумчиво произнес:

– По ощущениям – все как вчера.

Вздохнув, я ничего не ответила. Встала, набросила на себя халат и, туго затянув широкий пояс, побрела вниз, на кухню.

Затеплить малую печь, вскипятить чайник, собрать на стол – все это много времени не занимает. Как и поиски посуды – вон она вся, в навесных шкафах.

Вот только толстостенная глиняная чашка, хоть и прекрасно сохраняет напиток горячим, все равно не согревает мои руки.

Обратиться в дом исцеления? Немыслимо: еще не хватало, чтобы пошли слухи о моих проблемах. Только не сейчас. Только не тогда, когда камеристка леди Фоули-Штоттен-старшей только за это утро дважды прошла по границе охранки!

«Разберусь. Обязательно со всем разберусь», – успокоила я себя.

И, оставив бесполезный чай остывать на столе, направилась в подвал. Свой отряд мне собрать не удалось: не хватило времени. Когда начнутся беспорядочные разрывы и к нам полезут «добрые соседи», я возглавлю отряд дядьки Митара. Но! Возглавлю я его исключительно формально, что, однако же, не позволит мне остаться в стороне.

«Нужно что-то решить с замком, занять место отца не только полуреально, но и формально. А еще отладить старые торговые договоры – чтобы провиант поступал из пяти, а лучше шести источников. И начать собирать свой собственный отряд: окраинная баронесса не может вышивать у окна в ожидании благоприятных вестей. И все это нужно сделать одновременно и желательно позавчера».

В подвале стояли мои сундуки. Старые, привезенные из столицы, и мой девичий сундук. Тот самый, который и самой страшно открывать. Дядька Митар все-таки забрал его, хоть и не смог привезти в столицу. Зато позавчера его ребята доставили его сюда, в подвал.

Первое прикосновение к сундуку окончилось неудачей и маленькой ссадиной на указательном пальце. Тихо ругнувшись, я недобрым словом вспомнила себя-прошлую, которая, скатившись в позорную истерику, применила к сундуку все возможные чары. И он, и без того надёжно зачарованный, превратился в это чудовище.

Вторая попытка окончилась ссадиной на лбу: сундук подпрыгнул, я дернулась и…

– Да будь ты проклят, мерзавец!

Сундук открылся.

Точно! Я же тогда проклинала любовника леди Фоули-Штоттен – вот эта фраза, видимо, и закрепилась как пароль.

Опустошив сундук, я решительно захлопнула крышку, затем, положив на нее ладонь, властно произнесла:

– Да будь ты проклят, мерзавец.

Сундук издевательски дрогнул, но не открылся. Что ж, хорошо, что я вытащила из него вещи.

Первым делом я достала подаренные отцом серьги: в них хранился оч-чень неплохой заряд колдовской силы. Как и в колье, но оно было слишком вычурным, чтобы носить его просто так.

А затем чуть подрагивающими руками взяла увесистую кожаную сумку. Тоже подарок, но не от отца.

Сорок один наконечник для стрел из льдистой окраинной стали. Могло хватить на полноценный клинок, но мастер к тому моменту уже сильно ослаб. Сейчас, будучи взрослой, я понимаю: он знал, что умирает. Знал и все равно стремился позаботиться обо всех нас. Не будучи в силах создавать новые клинки, он сотворял арбалетные болты и наконечники для стрел. Снова и снова, до кровавого пота, до…

– Ни один не пропадет даром, – коротко выдохнула я. – Особенно сейчас.

Здесь, дома, можно легко забыть о том, что проклятый клинок обрел свободу. Но…

По спине скользнуло холодком: кто-то незнакомый переступил через охранную сеть.

– У нас гости, – рыкнул Гамильтон. – Судя по обилию кружева и оборок – леди Тарлиона Фоули-Штоттен-старшая.

Вот ведь… Нормальные люди еще спят!

«Так и верно, нормальные – спят. И никто не увидит, что она пришла к той, с которой клялась не разговаривать».

Зачерпнув силу из сережек, я чуть подправила охранку, чтобы леди Тарлиона не могла войти в дом, пока я сама не открою дверь.

Освежающие чары на лицо, волосы в простую косу. И вместо ночной рубашки и халата – тот самый наряд, который отныне заменит все мои платья. Тугой корсет, обтянутый фиолетовой кожей, черное шитье с опаловыми чешуйками. Кипенно-белая рубашка и узкие черные брюки. От корсета вниз спускается темно-фиолетовая ткань, она закрывает брючные пуговицы и тяжелыми складками расходится в стороны, достигая пола только за спиной.

Потянув за одну из чешуек, я открываю петельку для узкого и длинного фиала. Таких особенных чешуек – десять. Собственно, фиалов тоже десять.

Пристегнув к бедру узкий клинок, я столкнулась взглядом с Гамильтоном, и мой компаньон недоуменно уточнил:

– Ты с ней драться собираешься?

– Не в прямом смысле, мой хороший, не в прямом смысле.

«Однако же одежда, правильно и со смыслом подобранная, говорит о своем владельце едва ли не больше, чем он сам может сказать».

Но… Но, подходя к входным дверям, я искренне надеялась, что леди Тарлиона оскорбилась и ушла. Пожалуйста, пусть…