Есть много способов убить поэта

В настоящее время в Прокуратуру СССР по ходатайству Советского фонда культуры поступило на рассмотрение дело по обвинению русского поэта Н.С.Гумилева в участии в Таганцевском заговоре 1921 года.

Заведующему отделом СФК т. Лукницкому С.П. было поручено изучить это дело и выступить с публикацией, что и было разрешено Председателем КГБ СССР т. Крючковым В.А. и заместителем Генерального прокурора СССР т. Абрамовым И.П.

Публикация увидела свет 29.10.89 г. в газете "Московские новости", но опубликованных сведений оказалось недостаточно для изучения личности Гумилева, круга его литературных знакомств и привязанностей. Эти сведения, однако, можно почерпнуть из переписки, содержащейся в деле. Переписка, как было сообщено, не содержит сведений, имеющих правовую подоплеку.

В связи с этим прошу Вас разрешить еще одну, более обширную публикацию в журнале Советского фонда культуры "Наше наследие", предоставив т. Лукницкому С.П. возможность еще раз поработать с делом.

С уважением Д.С.Лихачев

27 ноября 1989 г. Звонил из "Огонька" Л.Прудовский, сказал, что Чернов просит извинить его за выступление в "Московских новостях", что он, не глянув в святцы, что-то там натворил с колоколом. Я заочно извинения не принял.

В тот же день по телефону угрожали, что добьются лишения меня диплома юриста и выгонят из партии. Кто звонил? Ну не КГБ же? Наступало такое время, когда слушать это было не то что не страшно, а просто противно. Тем более, обладая интуицией, я догадывался откуда звонили, даже почти уверен - из редакции одного недавно созданного культурологического журнала...

Шли дни, а Чернов так и не позвонил сам. Я вспомнил строки Гумилева: "Отчего же бывает так трудно трусу панцирь надеть боевой?"

3 января 1990 г. После моего знакомства с "делом" и двух публикаций материала в газете "Московские новости" мы смотрели "дело" уже вместе с мамой.

Хотя и для меня "дело Гумилева" не просто очередной рабочий момент в моей многогранной деятельности, мне казалось вполне естественным, что то, что я видел, происходило сейчас в том учреждении: обычная, как и все другие, папка...8 из сотен тысяч, из миллионов...

Не раз в период моей службы здесь, я видел подобное. Но мама...

Она тоже была здесь, в Прокуратуре СССР не в первый раз. Она пришла во второй. А за 35 лет до этого, второго, раза она приходила сюда за справкой о реабилитации ее матери. Тогда ей стало плохо, потому что в справке было напечатано, что ее мать - невиновная - провела 15 лет в ГУЛАГах и ссылке.

И вот мы здесь. В прокуратуре. И оказалось, что папки нет. Ее долго-долго искали, я все понимал, был почти уверен, что здесь нет "злых сил", просто "Дело Гумилева" - одно из многих, - в потертой, слежавшейся, матово-коричневой, зашнурованной папке с длинным-длинным архивным номером за 1921 год, где-то заложено среди таких же...

Я ждал почти спокойно, только шепотом ворчал на маму, потому что она волновалась...

Я вытащил нитроглицерин. Не знаю еще зачем.

И тут, слава Богу, папка нашлась!

СВИДАНИЕ

Работа с "делом" спрессовалась во времени. Желание скопировать документы в с е, в точности с подлинников - безмерно, а перед столом пожилой человек, прокурор, ни разу не присев, ждет, когда мы закончим и вернем "дело" из наших рук в его руки. Он - мой знакомый, бывший коллега П.Горбунов.

В процессе работы возникали вопросы, неясности. Мы по мере сил разбирались в них. Попытались воспроизвести смытые временем порядковые номера листов, документов, мы могли ошибиться в нумерации, ибо листы повторялись (рукописные и перепечатанные). Бумага пожелтела, чернила выцвели, поблекли карандашные записи, устарели почерки. И, главное, документы располагались не всегда хронологически.

Часть "дела" было вообще невозможно прочесть. Время стерло текст. Может быть, условия хранения, или может быть перманентная эвакуация архивов НКВД? Как бы то ни было, некоторые листы дела, во всяком случае, - незначительные - такие как квитанции, могли выпасть из поля зрения.

На некоторых справках из адресных столов, от домуправа, ордере на арест, на обыск, а также на письмах, квитанциях, записках, изъятых у Гумилева при аресте, отсутствуют либо даты, либо подписи, либо фамилии, либо имена.

Орфография и синтаксис даны так, как они есть в подлиннике.

Нам с мамой кажется, что мы только что начали, и терпеливый прокурор, нагнувшись над нами с проступившими каплями пота на лбу, пытается даже помогать нам. А двое других сидят за соседними столами, занимаются своими ответственными делами, и они тоже приветливы и благожелательны, но им нельзя мешать: нельзя громко начитывать на диктофон...

И все же мама начитывает. Иначе, как быть, как представить дело. Она знает почерк Гумилева, я проверяю за ней все, сколько точно бумажек, клочков, обрывков; что-то в них...