Есть на Волге утес

Ночью дед Фадей подсел на лежанку к Аленке:

— Не спится?

— До сна ли.

— Сенька правду сказал — ищут тебя?

— Ищут.

— И смерти предадут?

— Предадут.

— Может, тебе согласиться?

— На что?

— Замуж тебя хотят отдать.

— Замуж?! За кого?

— Есть тут на дальнем починке холоп Пронька. Обвенчают тебя, именем другим нарекут. А Пронька тот хворый.

— Вдовой сделать хотят?

— Это как бог положит. А может, воспрянет Проша-то? Сама из благородных али как?

— Холопка я.

— Тогда о чем думать. В другом ином месте тоже не прынц из сказки будет. Соглашайся и все тут.

— Думаю, моего согласия не спросят.

— Оно так, пожалуй, — дед покачал головой, замолк.

6

Кончалось бабье лето. Дни стояли теплые, мягкие, но по ночам выпадали дожди с холодными ветрами. Близилась осень. Для Богдана Матвеевича наступило хлопотное, заботливое время. Казанские, синбирские, арзамасские и танбовские полки требовали вооружения. Не хватало пушек, бердышей, а уж про пищали и говорить нечего. Созданные вновь иноземные рейтарские полки теребили государя — их вооружать надо было заново и крепко. Полковник рейтарского строя фон дер Несин не вылезал из оружейного приказа, просил ружей, сабель, протазанов. Заказанное на тульских заводах оружие исполнялось медленно, и немец, отменно матюкаясь по-русски, наседал на Хитрово ежедневно.

Когда из Усманского рейтарского полка прибыл Поган фон Загер, стало еще тошнее. Тот, кичась своим баронским званием, чуть не каждый день лез к государю, жаловался на Хитрово, требовал пушек, пороху и свинца.

А когда в Москве появился полковник Франц Ульф — совсем стало невмоготу. Собрав всех иноземцев, которые во множестве шлялись без дела по городу, Ульф решил донимать оружейничего измором. По-русски говорить он почти не умел и потому, составив огромный свиток требуемого оружия, приводил всю свою орду на подворье боярина, сам садился перед Богданом, клал на стол свиток, тыкал в него пальцем и закуривал огромную, как колодезная бадья, трубку. Табачного зелья боярин не терпел, в каморке от дыма нечем было дышать. Иноземцы, заполнив двор, щупали сенных девок, брали еду без спросу, вели себя как хозяева.

Наконец, с горем пополам рейтарские полки были осброены и ушли по назначенным местам.

Об Аленке в эти дни Богдан почти не вспоминал, но вот приехал из Кузьмодемьянска посыльный от Якова, и снова пришло беспокойство. Сначала боярину казалось, что про Аленку забыли. Все были заняты подготовкой к войне с бунтовщиками — не до колдуньи. Но посыльный рассказал, что в пути Якова дважды обыскивали, и тогда понял боярин, что заведенная тайным приказом машина работает, и что девку непременно выследят. Пока был около нее Яков, все обходилось ладно, но в Барышеве Аленка останется одна, и бог знает, что произойдет. Стало ясно, что вотчина — место самое ненадежное.

К этому времени на подворье появился Савва. Когда стало известно, что поп и девка-ведунья от Хитрово сбежали, никому не пришло в голову, что Савва может задержаться в городе. Поп не то чтобы рассчитывал сбить с толку ищеек тайного приказа — он просто не знал куда бежать. Да и бежать-то он согласился не ради своей вины, она была не велика, а ради Аленки. Москва не отпускала его, он знал, что если, даст бог, он убежит далеко, то о судьбе девушки ему не узнать никогда. Савва чувствовал, что связал их бог одной веревочкой, и след Аленки ему терять не надо. Отлеживаясь в укромном месте на окраине Москвы, Савва много думал.

Жизнь клонится к концу, а что полезного сделано? Семью так и не завел, богатства не нажил. А люду страждущему чем помог? Молитвами, словесами? Остался один яко перст. Слава богу, попалась в конце его жизненного пути Аленка, и нет теперь ближе человека, чем она. Сначала казалось — попутчица. А потом и не заметил, как вспыхнула отцовская боль за ее судьбу. Теперь в ней весь его мир. Один человек на свете, кому он нужен, едина душа близкая ему. Может быть, ближе, чем дочь единокровная. В молодости всего себя Савва решил отдать богу. Почитай пешком дошел до святых мест, вдоль и поперек исходил всю Палестину, был в Иерусалиме, у Гроба Господня. Казалось, утвердился в вере гранитно, облекся святостью, необъятно расширил разум свой. Думал великую пользу принести русской православной церкви, а что вышло? Невежественные служители храмов боялись его, просвещенность молодого попа пугала, святость отталкивала.

Очутился в мордовском селе Акселе, сел на церковный приход из двенадцати деревень, взялся ретиво приобщать инородцев к православной вере и преуспел немало. Влюбился было в поповну из соседнего села, но, помня завет апостола Марка, не женился. Ибо сказал евангелист: «Женатый печется, как угодить жене, а человеку надо думать, как угодить богу». Поповна сунулась было в лямку, дело дошло до архирея. Тот позвал Савву, спросил:

— Не женишься пошто? Приход без попадьи, все одно, что лампада без масла.