Есть на Волге утес

Впервые Савву захлестнула обида за Аленку и за весь Евин род. Дуры, как есть дуры! Оттого, быть может, и не женился Савва, что всю жизнь презирал бабью глупость. Увидела голубые глаза, тряхнул парень шапкой золотых кудрей, и пропала девка. Что у него под кудрями, что у него в душе, каков он человек — до всего до этого дела нет. Может, он негодяй, может, он дурак нагольный, но кудри! Золотые! А глаза? Голубые! И эта туда же. И с чего бы? Ведь перед боярином устояла — подумать только. И богат, и знатен, и ума палата, да и собой неплох, а вот не поддалась. Перед страхом царским не раскисла, к сатане Никону в пекло пошла, на нож намедни шагнула, а перед кудрями не устояла. А парень он, видно, озорной…

И чудо — Аленка, словно подслушав мысли Саввы, сказала:

— Видно время пришло.

Савва не удивился сему, а обрадовался. Значит, понимает, а поняв, забудет. Слава богу, не встретятся они более на огромной, многолюдной и взъерошенной земле.

5

Игумен Спасо-Юнгинской обители отец Антоний по бороде — святой апостол, а по зубам — щука. За девять» лет монастырского настояния земли обители расширил, раздвинул премного. Все лесные угодья на северо-восток от Юнги до Волги и на юго-запад до Суры приписал.к. монастырю как пустоши. Будто не было и нет в тех лесах черемисских илемов, чувашских и мордовских деревень. Приезжих, приблудших, беглых принимал охотно. Одним отдавал землю в аренду, других закреплял без пашни, на бобыльских правах. Бобыли ходили в отход, кормились от кожаных промыслов, от ремесел разных, а половинную долю несли в монастырь. Третьих брал в задворную работу, ставил при обители конюхами, кузнецами, бочарами, тележниками, колесниками, портными и рыбарями. Соорудив при обители небольшой кирпичный заводик, строил монастырское хозяйство добротно, из кирпича. В старцы постригал немногих, избранных, проверенных в работе и преданности себе и богу.

Богател монастырь, богател и сам игумен. И рыбные промыслы в его власти, и бобровые гоны, и лебединые охоты. А мужик добудет в реке трех окуней — его в монастырский острог. Аренду вовремя не отдаст — всю пашню с урожаем отнимет игумен и жаловаться некому. Всего этого не знал Ефтюшка, когда шел в келью к игумену. Думал, здесь все по-божески, по святости. Да и Аленка ждала от монастырской жизни упокоения и скрытности.

Игумен в этот день после обильной обеденной трапезы лег отдохнуть на часок, а проспал до вечера. Вскинулся, а в келье уже темно. Пришел старец, зажег свечи, молча удалился. Антоний сел на кровать, спустил ноги на пол — холодно. Снова упрятал голые коленки под одеяло. В келью вполз незаметно келарь Абросим, сказал тихо:

— Ждут с обеда трое новых. Мужик, пои и некий отрок. Просители.

— Откуда?

— С под Алатыря. Надо бы принять их. Мужик могуч — косая сажень в плечах, отрок тоже годен.

— Зови. Скажи — болен я. Велеречием пусть не утомляют.

Келарь отворил двери, впустил Савву, Ефтюшку и Аленку. Она теперь была в кафтане, в портках, в шапке.

Савва опустился на колени перед игуменом, облобызал протянутую руку:

— Окинь оком нас, грешных, милостью порадуй.

— Благослови вас бог, — игумен поднял персты, перекрестил вошедших. — Чего просите?

— Отрока, сына мово, в обитель святую прими.

— Покажись.

Аленка жалась в углу у двери, сделала два шага вперед. Келарь подскочил к подсвечнику, поднял над головой. Осветились низкие своды кельи, в забранных слюдой оконцах тускло отразились язычки желтоватого пламени. Савва глянул на Аленку через плечо и обомлел. Она совсем была не похожа на прежнего Алексашку — от лица, от глаз, от всей ее стати веяло женским, она источала чистоту и нежность, робость и покорность. Не дать не взять — молодая рябинка в пору весеннего цветения.

— Подойди, отрок, ближе. Зовут как?

— Алексашкой, — Аленка топталась на месте, прятала лицо от света — она почувствовала во взгляде игумена неладное.

— Знаешь ли ты, раб божий Александр, что вошедший в обитель сию умирает для мира и возрождается тут под именем новым для единой цели — служить господу. Ибо сказал Спаситель, имя которого носит монастырь, нам такие слова: «Всякий, кто оставит отца своего, и мать, и- жену, и детей, и дом свой — тот есть мой ученик».

— К постригу великому не готов он, владыка, — ответил вместо Аленки Савва. — В служки задворныя прими. Он малость кузнечному делу приучен…

— Кузнецов у меня десяток есть, аще не более, служек работных девать некуда. Обитель наша не кормилище, а дом божий. Грешников округ нас тьма, а кто грехи перед богом замаливать будет? Без мысли о боге пришел ты сюда, старче. По сану твоему сие неприлично.

— Многия скорби с отроком перенесли мы, владыка, на все согласны. Для нас буде имя господне благословенно отныне и присно, и во веки веков. И естми богу угодно — бери его в чернецы.

— А ты?

— Я снова в приход свой пойду, владыко. Меня там паства ждет.

— Где это?

— В селе Аксел, под Темниковом.

— Отец келарь сказывал — из-под Алатыря вы.

— Не понял нас отец келарь. Из-под Алатыря раб божий Ефтихей, а мы бежахом попутно соединились.

— А ты о чем просишь, раб божий Ефтихей?