Выскочив во двор, мы обнаружили зверька, чинно ковыляющего по направлению к крыльцу. Клюв его был перепачкан кровью с прилипшими рыжими волосинками. Около колодца мы обнаружили бренные остатки того, что когда-то было нашей чудесной ангорской кошкой Муркой.
После этого зверька привязали толстой веревкой за ногу. Характер его портился с каждым днем.
Он непрерывно требовал мяса, приходя в неистовство, когда, по его мнению, порция была недостаточной. Свои протесты он обычно выражал громким противным воем.
Вдобавок ко всему он научился летать и теперь представлял серьезную опасность для всех живущих в доме. Всякий, кто оказывался в радиусе его передвижения, определяемом длиной веревки, стоял перед угрозой познакомиться поближе с его острыми зубами.
Я нередко испытывал искушение стукнуть его топором и покончить с этим диковинным экспериментом, но Вовка решительно этому противился. Он мастерил клетку, чтобы отвезти его в город для демонстрации на кафедре биологии университета. Однако его планам не суждено было сбыться.
Однажды утром мы обнаружили, что толстая веревка, которой был привязан зверек, перегрызена, а сам он исчез. Мы обыскали все окрестности, но, кроме нескольких кур, пропавших на соседних дачах, не могли обнаружить никаких следов существования нашего зверька.
Вовкино горе не поддавалось описанию.
Я как мог пытался его утешить.
— То, что нам удалось уже один раз, мы можем повторить в любое время, — сказал я ему. — Ведь условия экспериментов у нас точно зафиксированы в твоей тетради. Мы теперь можем плодить чудовищ сотнями.
Вовка печально покачал головой.
— Этот опыт мы повторить не можем, — грустно сказал он. — В последней закладке я экспериментировал в более широком масштабе, чем это было намечено первоначальным планом. Яйцо номер сто пятнадцать я подвергал электролизу в растворе, куда вылил все содержимое нашей аптечки. Хоть убей, я не могу вспомнить, что там было!
По существу, сегодня здесь должна была решиться моя судьба. Я дал себе слово, что, если последняя попытка создать теорию распределения антиматерии опять закончится неудачей, я меняю профессию, — увы! — уже третью по счету. Никто меня к этому не принуждал, но глупо было дальше тратить время на деятельность, не приносящую никакой пользы обществу.
Мне не хватало новейших данных, полученных за последний месяц, и раньше чем приступить к анализу, я опустил перфокарту в приемник электронного библиографа.
Через минуту в моем распоряжении были результаты всех экспериментов, проведенных земными институтами и орбитальными космическими станциями. Теперь оставалось проверить, насколько моя гипотеза объясняла все, что получено опытом.
Я не люблю новейших логических машин, построенных на базе биоэлементов. В их сверхбыстродействии и безапелляционности есть что-то неприятное. Мне иногда кажется, что каждая такая машина обладает какими-то чертами индивидуальности, иногда просто отталкивающими. Не так давно одна из них разбила мои честолюбивые мечты логическим и суровым приговором: «ЧУШЬ!». Мне гораздо больше по душе неторопливый ход рассуждений стареньких автоматов-анализаторов. С ними легче переживать неудачи. Они только подготавливают материал для выводов, которые делаешь сам. В таких случаях никто не мешает тебе немного подсластить пилюлю.
К сожалению, моя любимая машина была занята. Какой-то юноша, сидя за перфоратором, яростно стучал по клавишам. Рядом с ним лежала горка карточек с ответами — не меньше сотни штук. Мне впервые приходилось видеть здесь человека, которого интересовала такая уйма проблем.
— Простите, — обратился я к нему, — у вас еще много вопросов?
— Один, — ответил он, опустив карточку в машину, — сейчас я отсюда уберусь.
Он взял с лотка возвращенный машиной листок и безнадежно махнул рукой:
— Вот, полюбуйтесь!
Я заглянул через его плечо.
Вопрос: «Если человек глуп, как пробка, может ли он сделать что-нибудь умное?»
Ответ: «Может, но только случайно, с ничтожно малой степенью вероятности».
— Н-да, — сказал я, — вряд ли стоило…
— Занимать машину? — перебил он меня. — А что мне прикажете делать, если я дурак?
Я рассмеялся:
— Ну, знаете ли, кто из нас не присваивал себе этого звания после очередной неудачи. Пожалуй, из всех метафор эта имеет наибольшее хождение.
— Метафор! — желчно сказал он. — В том-то все и дело, что никаких метафор тут нет. Просто я дурак от рождения.
— Вы сами себе противоречите, — сказал я, — настоящий дурак никогда не считает себя дураком, да и вообще, какие в наше время могут быть дураки?
— Ну, если вам не нравится слово «дурак», так тупица. Дело в том, что я феноменально глуп. Мне двадцать пять лет, а, кроме обязательного курса машинного обучения, я ничего не прошел, да и тот дался мне с величайшим трудом. Профессии у меня никакой нет, потому что я даже мыслить логически не умею.
— Чем же вы занимаетесь?
— Да ничем. Живу иждивенцем у общества.
— Неужели никакая профессия?..