Эстафета разума

— Ия скажу — нет, — произнес Эррера. — Пусть я останусь рабом восьми миллиардов подобных мне на грязной, по твоему выражению, Земле. Я буду чистить этот нужник, пока он не станет лучше Медового рая. Мне не нужно власти на планете, где нечего делать! Я человек, и мне нужны заботы! И вот, что я еще скажу: да, мы слишком долго упражнялись в стрельбе. Мы были готовы защищаться и убивать. Мы убили, первыми убили разумное существо. Но еще страшнее то, что мы не были готовы к борьбе со сладкой отравой сытого и опасного безделья. Не справились с ароматом благополучия! Но отступником среди нас оказался один. Только Антуан не хочет оставаться человеком.

— Верно! — сказал Том.

— Теперь ответим на вопрос: «Не гидра ли принимала решение?» Нет. Сравнить Землю и Медовый рай гидра не могла. Гидра не видела Земли. Сравнивал человек. — Эррера сделал паузу. — Я предлагаю вернуть ему внешность синего лебедя и стереть память обо всем человеческом!

— А я? Как же я, Эррера? — голос Жаннет дрожал. — Я люблю Антуана, понимаешь? Я всю жизнь знала, что в нем хорошо, а что плохо. Хорошего больше, поверь мне! Мы его вылечим на Земле!

— Жаннет, — голос Антуана был злобен, — я не хочу на Землю.

— Жаннет, — Эррера понял ее и постарался быть с ней мягче, — мы готовы пойти тебе навстречу. Мы оставим тебя с ним в Медовом раю. И, если хочешь, не сотрем тебе человеческую память. Хочешь?

— Нет, — печально сказала она.

Ни тени сомнения не было в ее лице и в ее голосе.

— Нет, — повторила она. — Лучше я останусь вдовой, как Мзия.

— Антуан, ты свободен! — сказал Том и двинулся к Биотрансформатору.

Пуйярд встал. Он помолчал немного, казалось, он что-то хотел сказать, но не сказал, круто развернулся и, ни на кого не глядя, направился к площадке. Потом молча разделся и лег на металлический лист. Головой влево, как предписывала инструкция.

— Антуан! — крикнул Том Гаррисон, доставая пистолет. — Не думай убить еще одного, не долетишь до земли!

Пуйярд поднял голову и презрительно улыбнулся.

С восходом солнца ракета в огне и дыме стартовала из Медового рая. Она исчезла в сияющем небе, и ветер рассеял дым.

Эррера и Ютта сидели рядом в стартовых креслах и смотрели в иллюминатор. Медовый рай опять превращался в маленькую планетку, укутанную серебряной ватой. Полтора года в космосе, и они будут дома. Эррера протянул к ней руку и захватил в ладонь ее пальцы. Тихонько попросил:

— Ютта, роди мне ребенка!

Ее лицо, уши и шея залились краской, но он не видел этого, он ждал. Не поворачивая головы, она кивнула.

А над оранжевыми, синими и зелеными лесами, окружавшими покрытую горячими шлаками площадку, в медовом воздухе еще долго раздавалось одинокое карканье.

АНДРЕЙ СТОЛЯРОВ Чрезвычайная экспертиза

Комиссия состояла из четырех человек. Сам Астафьев, его заместитель Воронец, генерал, фамилию которого Астафьев не разобрал, и помощник генерала — полковник, подтянутый, в новом обмундировании.

Ехали на армейском вездеходе. Астафьев чувствовал себя неважно. Конечно, в других условиях он бы ни за что не согласился на подобный полет — возраст не тот и положение обязывает: если он нужен, пусть обеспечат нормальную поездку. Но просьба министра была очень убедительна. Собственно, это была даже не просьба, а приказ. И возражать здесь было неуместно.

На сборы дали всего час. И это ему — директору института, профессору, лауреату. Потом — черная «Волга», бешено промчавшаяся по городу, военный, непривычно пустынный аэродром, летчик, молодой, веселый, ухмыляющийся на просьбу лететь потише, и низкое серое небо над аэродромом, в которое гражданские самолеты не выпускаются.

И шестичасовой перелет, и заложенные уши, и бледное, напряженное лицо Воронца. А вечером, вернее, уже ночью — комната в офицерской гостинице — одна на двоих. Астафьев уже много лет не делил комнаты еще с кем-нибудь: ему предоставляли отдельный номер.

И бессонная ночь. Воронец ворочается, посапывает, а он лежит в темноте и не может уснуть. И поднимается злость на Воронца, который сопит, на себя — зачем согласился, на неизвестного администратора, не подумавшего о том, что им надо где-то жить, и запихавшего его, Астафьева, в эту душную тесную комнату.

А потом рассвет — быстрый, яркий, с горячим солнцем, завтрак — Астафьев выпил только кофе, и вот они трясутся в вездеходе по степи.

Но что волновало серьезно — это погода. Уже сейчас, в восемь утра, пекло невыносимо. Кондиционеров здесь явно не предвидится. Правда, есть надежда, что закончат они быстро. Может быть, и делать ничего не придется — посмотрят и обратно. И вечером он будет дома, в Москве.

А жара все-таки ужасная.

Мотор звучал ровно, негромко. Колеса подминали траву. Она была по колено, источала одуряющий запах. За машиной оставались две колеи.

На небе, очень синем, не виднелось ни одного облачка. Воздух над степью дрожал, поднимался вверх. В невероятной высоте, раскинув крылья, выписывала медленные круги черная птица. Попадались какие-то приземистые цветы — горели красным среди травы.