Эстафета разума (сборник)

— К сожалению, время не только неуправляемо, но и бесконечно загадочно, юноша. Может быть, именно в нем — главная загадка бытия… Вот, например, время в микромире. Что мы знаем о нем? Мы пытаемся измерить его долями нашей секунды. Но ведь это, строго говоря, абсурд. Там свое течение времени, своя длительность процессов. Ничтожные доли нашей секунды могут соответствовать тысячелетиям микромира… Или время в большом космосе. Мы тоже измеряем его земными мерами. А что такой земной час или год в окрестностях Веги, Арктура, в бесконечности межзвездных пространств?

Тимофей покачал головой:

— Я не про то, Ефим Францевич. Я про свое время, которое мне дано. Мне, к примеру, сейчас двадцать девять. Сколько еще проживу? Пусть столько же… Значит, до двухтысячного года.

— Больше проживете.

— Пусть до две тысячи десятого, если атомной войны не будет… А я в трехтысячные года хочу, и еще дальше — полный коммунизм посмотреть, как у И. Ефремова. Вы «Туманность Андромеды» читали?

— К сожалению, не успел. В моей науке сейчас столько фантастики, что на литературную уже и времени не остается.

— Вот видите, времени… Вашего, Ефим Францевич, а не того — в космосе или еще где. Для человека главное его время. И чтобы правильно им распорядиться. Одним словом — управлять. Вот я, к примеру, это могу…

— Да вы не волнуйтесь, Тимофей.

— А я и не волнуюсь… Вы мне не верите и зря. Хотите докажу? Вот вы новый журнал сейчас принесли. Я его и в руках не держал. Давайте какой хотите рассказ или повесть, за секунды прочитаю и все вам расскажу.

— Это вы так называемое быстрое чтение имеете в виду?

— Да нет… А хотя, — Тимофей задумался, — может, оно так и получается. Тогда, значит, не я один такой…

Он замолчал, и в этот день Ефим Францевич, как ни пытался, уже не смог разговорить его.

* * *

Тимофея выписали из больницы в середине лета. Еще перед этим ему дали инвалидность и уволили из НИИ «по собственному желанию». Заявление он передал с Васей, и Вася же принес в больницу деньги, полученные по бюллетеням, и трудовую книжку.

Краснолицый Юлий Афанасьевич напутствовал Тимофея множеством совершенно бесполезных советов. Долго распространялся, какой режим Тимофей должен соблюдать; что есть, чего ни-ни, не касаться; какую работу выбрать…

Посоветовал постоянно носить в кармане карточку с фамилией и адресом, на которой должно быть написано, что он — Тимофей Иванов — предрасположен к летаргии и в случае нового приступа должен быть немедленно доставлен в ближайшую больницу.

— А уж оттуда, не беспокойтесь, мы вас сразу заберем к себе, — пообещал Юлий Афанасьевич.

Тимофей вежливо поблагодарил.

— И про Игоря не забывайте, — добавил Юлий Афанасьевич. Он остается вашим опекуном. Не реже раза в месяц напоминайте о себе. Являйтесь прямо сюда — в отделение.

Выйдя из больницы, Тимофей прежде всего отправился в институт. Вечерний деканат был закрыт. По опустевшим коридорам, засыпанным опилками и заляпанным известкой, бродили студенты в рабочих спецовках. В институте шел ремонт, никого из администрации на месте не было. Уже при выходе Тимофей встретил знакомую студентку, и она сказала, что, кажется, его отчислили по состоянию здоровья…

Таким образом, первый опыт ускорения времени обошелся Тимофею потерей работы и исключением из института Тимофей, правда, не сомневался, что в НИИ его снова взяли бы, но возвращаться туда не хотелось.

На другой день Тимофей отправился навестить профессора Воротыло, который вышел из больницы двумя неделями раньше. Однако дверь в квартиру профессора оказалась опечатанной, и какой-то мужчина, спускавшийся по лестнице, объяснил Тимофею, что профессор умер.

— Три дня как похоронили, — добавил он и попросил у Тимофея закурить.

Услышав, что Тимофей не курит, мужчина неодобрительно покачал головой и поинтересовался, не родственник ли Тимофей старого профессора, а узнав, что нет, потерял к нему всякий интерес и удалился.

Выйдя из дома профессора, Тимофей присел в сквере напротив День был душный, солнце неярко светило сквозь белесые разводы облаков. На западе над крышами громоздились тучи. Собиралась гроза. В сквере по пыльным дорожкам бегали и кричали дети. Бабушки с вязаньем в руках степенно переговаривались, сидя в тенечке напротив чахлого фонтана.