Эстафета жизни

- Говорят о новом моем назначении, - сообщил Фрунзе.

- Да, я слышал, - отозвался Котовский. - Замом наркома по военным и морским делам.

- Это делается для того, чтобы я мог вплотную заняться военной реформой. Все надо в корне перестраивать. А главное - техника, техника нам нужна! Пока что мы хромаем на обе ноги. Но вот посмотришь, чего мы добьемся в ближайшие годы! Наши моторы должны быть лучшими в мире, наша броня - самой прочной, наши пушки - самыми дальнобойными, наш флот - самым боевым!

- И наш солдат - самым храбрым и самым умелым! - закончил Котовский.

- О красноармейце хорошо сказал Сергей Сергеевич Каменев, - все так же серьезно продолжал Фрунзе. - Он сказал, что красноармеец не только боец, но боец и плюс еще революционер, и с таким необычным противником сталкиваются солдаты капиталистических стран. Каменев прав, отмечая, что эта черта ставит Красную Армию в несравнимое с армиями капитализма положение. А если добавить, что нашей армией будет фактически весь народ, что все население будет подготовлено, обучено, даже юноши, даже женщины в любую минуту сумеют взяться за пулемет, занять место в кабине самолета или повести в бой танк - тогда будет ясна вся картина.

Софья Алексеевна с нетерпением ждала мужа и бросилась ему навстречу. Обрадовались приезду папы и "дяди Котовского" дети. Надо сказать, что Котовского вообще любили дети и сразу находили с ним общий язык, а дети не любят плохих людей.

Фрунзе и Котовский подробно рассказали Софье Алексеевне о днях, проведенных в Москве. Вечером читали письмо Надежды Константиновны Крупской, напечатанное в "Правде". Письмо слушали и взрослые, и дети, и приехавшие накануне в Харьков военный инженер Карбышев и Дмитрий Андреевич Фурманов. Читал письмо Михаил Васильевич. В комнате стояла глубокая тишина. Все снова переживали потерю Ленина, думали о Ленине.

- "Товарищи рабочие и работницы, крестьяне и крестьянки! Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности..."

Голос Фрунзе звучал вначале глухо, но по мере чтения крепнул и становился звонче, призывней:

- "Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память. Всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим. Помните, как много еще нищеты, неустройства в нашей стране. Хотите почтить имя Владимира Ильича - устраивайте ясли, детские сады, детские дома, школы, библиотеки, амбулатории, больницы, дома для инвалидов и так далее и самое главное - давайте во всем проводить в жизнь его заветы..."

- Давайте проводить в жизнь его заветы! - повторил в возбуждении Фурманов.

- Давайте проводить в жизнь его заветы! - повторил и Котовский.

- Народ, - продолжал Михаил Васильевич, - так и понимает свой долг. Почитайте, какие резолюции выносят на заводах, в воинских частях, в деревне, в научных учреждениях, в организациях писателей, в школах! "Клянемся следовать его примеру!", "Будем свято хранить его заветы!", "Пусть не злорадствуют враги: Ильич мертв, но живы рабочий класс и Коммунистическая партия!" Не беспокойтесь, народ все понимает! Народ не ошибется!

- Вы, конечно, слышали, какой приток начался в ряды партии? взволнованно говорил Фурманов. - Тысячи и тысячи заявлений кадровых, квалифицированных пролетариев, лучших представителей интеллигенции!

- Ленинский призыв! Как это многозначительно, как это ценно! подчеркнул Фрунзе.

Все были в приподнятом настроении. Посыпались рассказы о виденном и слышанном за эти дни, о высказываниях самых разнообразных людей, о различных газетных сообщениях и сообщениях радио.

- В Кантоне объявлен трехдневный траур.

- В Берлине, в Париже, в Лондоне, в Нью-Йорке - повсюду траурные собрания и манифестации. Весь мир скорбит! Никакие репрессии не могут помешать честным людям выразить чувства солидарности с нами!

- Какое победное шествие ленинских идей!

- Да, но есть и толстокожие...

- А как же? Не без того! Без них никак не обойдется. Шкуры барабанные!

- По-моему, каждый коммунист, - задумчиво произнес Фурманов, - каждый коммунист и своей жизнью, и своей смертью должен призывать к победе, к счастью, к устроению жизни. Как Ленин.

7

Остро переживал смерть Ленина и Иван Сергеевич Крутояров, тем более остро, что он вообще был необычайно впечатлителен. Он воспринимал все по-своему. Воспринимал и помещал где-то в картотеке мозга, в огромном образохранилище, до востребования. Чего только не хранилось здесь бережно, нетленно: и какие-то детские истории, и факты, наблюдения, зарисовки из школьной жизни. Рядом с громадными замыслами, построениями каких-то произведений, может быть, романов, которые никогда не будут написаны, рядом с запасами излюбленных афоризмов или подхваченных на лету крылатых словечек, рядом со всем этим - тонкие, почти неуловимые, но вместе с тем немеркнуще яркие и выпуклые записи каких-то запахов, какой-то тишины, какой-то тропинки, по которой когда-то шел и вдруг увидел у самой дороги ядреный белый гриб... какого-то дождя, и как тогда пахло мокрыми листьями березы...