Эстафета жизни

После его смерти Мария Михайловна стала совсем придурковатой, замечали даже, что она заговаривается. Жила теперь она совсем одна в огромной и холодной, как склеп, квартире. Люси укатила в Америку. Она после многих и многих приключений, переуступив нелепого мосье Жоржа графине Потоцкой, вышла замуж за американского архимиллионера, поставляющего в армию бомбардировщики.

Зачастил к Марии Михайловне некий Рихард Гук. Он говорил на нескольких языках, и на всех с акцентом. Одни думали, что он тайный немецкий агент, другие намекали на его связи с неким засекреченным учреждением Соединенных Штатов.

Рихард Гук способен был часами доказывать Марии Михайловне бессмысленность человеческой жизни, полной тревог и обманов, тем более что видимого мира попросту нет, все существующее - только плод нашего больного воображения. Рихард Гук клятвенно уверял, что для человечества было бы выгоднее всего погибнуть в пламени войны. И быстро, и надежно! А если так, то почему бы не начать поход против коммунизма? И почему бы ей, Марии Михайловне, не завещать свое состояние на это дело?

Рихард Гук убеждал Марию Михайловну вложить капитал также в издание философских трудов его, Рихарда Гука, особенно его трактата "Нет морали!" и его научного исследования "Стыдно ли быть кровожадным?".

Мария Михайловна слушала странного проповедника со смутной тревогой, смешанной с религиозным восторгом. Но она никак не могла запомнить мудреного названия этого нового учения: экзистенциализм.

Рихарду Гуку начинало казаться, что его работа не пропадет даром, что он достаточно обработал эту чертову куклу - русскую княгиню и можно приступить к оформлению по части денежных дел. Однажды Рихард Гук пришел не один, а в сопровождении некоего джентльмена.

- Тысяча извинений! - расшаркался Рихард Гук. - Осмелился без особого на то разрешения прихватить с собой мосье Кадо, юрисконсульта нашей фирмы.

- Вашей фирмы? - переспросила Мария Михайловна, бесцеремонно разглядывая юрисконсульта. - Ага, вашей. Я не слыхала, что вы имеете отношение к какой-то фирме.

- Осмелюсь напомнить о вашем, княгиня, искреннем желании принять посильное участие в крестовом походе против антихристов двадцатого века коммунистов...

- Кхе-кхе, - издал неопределенный звук мосье Кадо.

- Участие? - удивилась Мария Михайловна. И вдруг, переходя на "ты", отчеканила: - Да ты, никак, очумел, милый человек! Никак, ты меня полковым командиром хочешь сделать!

- Виноват, - обиженно поднял брови Рихард Гук. - Я про деньги...

- Ах про деньги?! Вот что я тебе скажу. Проповеди ты читаешь хорошо, вроде как про второе пришествие и что все погибнут в геенне огненной... А денег я тебе не дам. Не обессудь.

И княгиня встала, показывая, что разговор окончен.

- Дура дурой, а к денежкам не подберешься! - злился Рихард Гук, направляясь в прихожую. - Зря только время на нее потратил!

- Кхе-кхе! - отозвался на эти сетования мосье Кадо.

Д В Е Н А Д Ц А Т А Я Г Л А В А

1

Виталий Павлович Сальников был поистине неутомим. Внешне невозмутимый, корректный, готовый каждого выслушать, ни при каких обстоятельствах не терявший самообладания, он был снедаем всепожирающей страстью. Он был жертвой дьявольского честолюбия, а ведь это страшнее, чем картежная игра или рулетка! Сальников равнодушно взирал на все земные блага. Он не обнаруживал пристрастия к вину, равнодушно смотрел на женщин, не был прихотлив, привередлив, не был разборчив в еде.

- Это все потом, это еще успеется, - останавливал он себя всякий раз, как возникали в нем смутные вожделения, интерес к такому, что могло его отвлечь и увести в сторону.

Нет, он вовсе не был аскетом! Напротив, в душе он был жадный гурман, неистовый кутила и развратник, он бесстыдно, отчаянно любил извращенность, излишества, наслаждения, иногда его воображению рисовались самые разнузданные оргии, самое безудержное мотовство. И тогда у него судороги, как молнии, проходили по лицу. Он мертвенно бледнел, полузакрытые глаза его тускнели, на щеках вспыхивал нездоровый румянец.

Усилием воли он стряхивал наваждение. И снова, согласно разработанному графику, мчался в экспрессе, назначал встречи, домогался аудиенции, снова и снова плел политическую паутину, как упрямый паук.

Казалось бы, ну для чего ему было ехать в Японию? Но Сальников, не задумываясь, пустился в это утомительное путешествие.

- С тех пор как страна Восходящего солнца ступила на дорожку империализма, - пояснил Сальников своему ближайшему помощнику, давая ему инструкции на время своего отсутствия, - она из кожи лезет вон, чтобы выбиться в люди. Нельзя забывать об этом. Даже немцы считаются с этой страной, говорят: "Японцы - пруссаки Востока".

- Все лезут из кожи, - меланхолически отозвался собеседник Сальникова. - Время такое.

Какое знал Сальников волшебное слово, что перед ним гостеприимно открывались двери всех властителей мира? Он был немедленно принят генералом Танака, маленьким, щуплым, с пронизывающим взглядом и приторно-любезной улыбкой.