Эстафета жизни

На Белоусова страшно смотреть. Стиснуты зубы, глаза полыхают черным пламенем ненависти. Лицо искажено судорогой. Скулы заострились. И голос стал какой-то другой.

- Я ведь с первого взгляда понял, что этот меняла, этот грязный комбинатор и аферист не наш человек, чужак, по всему складу чужак. Кабатчик был, кабатчиком и остался. А Григорий Иванович беспредельно верил, что в самой отпетой душе сохраняются какие-то человеческие зачатки...

Белоусов опять замолк, захлебнулся душившей его яростью, мучившей его скорбью.

- Да. Так вот. Никто не обманывался относительно Зайдера. Но на такое дело я никак не считал его способным. Ей-богу, что-что, а это даже в голову не приходило. Ведь помимо всего трус он паршивый! Я считал его неисправимым, а Котовский все надеялся, что в обстановке советской трудовой семьи он обживется, поймет, что со старыми, грязными ухватками сейчас не проживешь...

- Да ведь кто, как не Григорий Иванович, его и на работу пристроил? От таких выродков благодарности не жди.

- Те, кто засылали диверсантов с заданием убить Котовского, - а это было, теперь скрывать не приходится, - так те отчаялись добиться своего, две группы мы проследили и выловили...

- Значит, было и это? - прошептал Марков, пораженный таким сообщением.

- Мы установили, хотя, конечно, без полной гарантии, что там, за рубежом, была команда "Отставить". А они, оказывается, вон какой путь выбрали... Они эту мокрицу пустили в ход! Вы знаете, какое у него было оружие? Браунинг номер два! И пульки-то как семечки!..

Белоусов застонал и замолк. Больше он не мог говорить.

Марков и Оксана ходили в родильный дом навестить Ольгу Петровну. От потрясения у нее начались преждевременные роды, это было в воскресенье, с трудом нашли нужных людей, чтобы открыли родильный дом. Она даже не могла быть на похоронах мужа, сразу после трагического события попав в больницу. Теперь она лежала бледная, измученная, одновременно познавшая утрату самого близкого человека и появление на свет самого близкого существа, какое может быть для матери: родилась дочь, раньше срока, но здоровенькая, на радость всем.

- Назовем Еленой, - слабым голосом говорила Ольга Петровна. - У Григория Ивановича была любимая сестра Елена. В честь нее.

Двойственное было у нее чувство: там в гробу лежит отец новорожденной... он никогда не увидит своего ребенка... ребенок никогда не увидит отца... Жизнь и смерть поместились рядом. Жизнь утверждала свое. Жизнь продолжалась. И какое нужно самообладание, какая сила характера, чтобы испытывать невыносимую боль утраты, но твердо помнить, что святая обязанность матери - вырастить детей, что роженице не позволено волноваться, огорчаться, плакать, иначе испортится молоко. В определенный час принесут в палату беспомощное существо, розовое, нежное, с таким победным плачем.

- Мы хотим есть! - скажет медицинская сестра, подавая батистовый сверток матери.

Что можно на это возразить?

Маркова быстро выпроводили из родильного дома. Оксана осталась. В больничном халате ее было не узнать. Пришло время и ей оказывать помощь Ольге Петровне, заботиться, ухаживать, строго останавливать: "Вам нельзя так много говорить"... поправлять подушку, подавать ребенка...

- Григорий Иванович хотел, чтобы родилась дочь. А то, говорит, вдруг родится сын и окажется лучше Гришутки, я не хочу...

Новорожденной любовались все: и врачи, и весь персонал родильного дома. Оксана же особенно бурно выражала свои восторги:

- Господи, да какая же она хорошенькая! Смотрит, смотрит! Честное слово, она вас уже узнает!

Только женщины умеют так восхищаться крохотными новорожденными существами.

6

Потрясенный, убитый горем, стоял Марков вблизи знаменитой одесской лестницы и невидящим взором смотрел куда-то перед собой - на бирюзовое море, на бесчисленные суда, столпившиеся возле гавани, на безучастно улыбающиеся легкомысленные облака, такие безразличные к переживаниям Маркова и ко всему происходящему на земле.

Марков думал о командире, о славном Котовском, своем воспитателе, учителе, втором отце. Нет Котовского! Котовского - такого прочного, такого несокрушимого, наполненного до краев смелыми мыслями, доблестными делами, и вдруг его нет - совсем нет!

Даже взять хотя бы этот город - ведь весь он насыщен незабываемыми, один другого удивительней подвигами Котовского.

Марков жмурился от яркого солнца. Море переливалось муаровыми складками, нежилось, ластилось. Белые здания южного города были ослепительны, а деревья устали от зноя, листва поникла, от раскаленных двухсот мраморных ступенек великолепной лестницы струился нагретый воздух.

Одесса была даже как-то вызывающе красива. Но Марков старался не замечать этой красоты, она причиняла ему боль. Так бывает неприятно, когда в присутствии покойника громко смеются и вообще непристойно себя ведут.