Эстер Уотерс

Когда они помогли ему подняться с постели, Эстер ужаснулась, увидав, как исхудал бедняга. От него остались только кожа да кости. Впалая грудь, торчащие ребра, ноги как спички, и эта невиданная слабость — она была страшней всего, из-за нее им никак не удавалось его одеть. Наконец они все же кое-как управились. Эстер зашнуровала один башмак, сиделка — другой, и, опираясь на руку Эстер, Уильям в последний раз обвел глазами комнату. Рабочий обернулся к нему и сказал:

— Прощай, друг.

— Прощай… Прощайте все.

Сынишка клерка прижался к юбке матери — его напугало, что такой большой дядя едва держится на ногах.

— Подойди и попрощайся с этим господином.

Ребенок застенчиво шагнул вперед, протянул ручонку. Уильям поглядел на бледное маленькое личико, кивнул отцу ребенка и повернулся к двери.

Когда они спустились с лестницы, Уильям сказал, что хотел бы поехать домой на омнибусе. Доктор и сиделка принялись его отговаривать, но он настаивал; наконец Эстер попросила его отказаться от своей затеи ради нее.

— Они так громыхают, эти колымаги, особенно если окошки отворены, поговорить нельзя.

Извозчик затрусил по Пиккадилли, и пока он не спеша поднимался по крутой улице, взгляд умирающего был прикован к цепочке фонарей, опоясывающих Грин-парк, подобно огонькам какого-то далекого селения, и Эстер подумала, не приводит ли это Уильяму на память Шорхем, — когда-то она сама так же вот смотрела издали на его огни… А быть может, он думает о том, что больше ему не доведется поглядеть на Лондон, и говорит себе: «Неужто никогда, никогда не увижу я больше Пиккадилли?» Они миновали Сент-Джеймс-стрит. Показалась площадь; толпа проституток, праздношатающиеся гуляки перед входом в ресторан «Критерион». Уильям слегка подался вперед, и Эстер разгадала его мысли: ему уже не суждено больше переступить порог этого ресторана. Извозчик свернул влево, и Эстер сказала, что он проедет через Сохо и, вероятно, под Олд-Кэмптон-стрит, мимо их старого дома. Так и случилось. Глаза Эстер и Уильяма встретились. Что за люди подают теперь виски и пиво в их заведении? Они услышали крик мальчишек-газетчиков:

— Победитель скачек! Победитель! Победитель!

— Сегодня скачки. Гладкие скачки, без препятствий — в этом году они теперь будут идти одни за другими.

Эстер ничего не ответила. Кеб катился дальше по асфальтовой мостовой. Уильям спросил:

— Джек ждет нас?

— Да, он приехал еще вчера.

Блумсбери была окутана густым туманом. Выйдя из кеба, Уильям закашлялся и, обессиленный, прислонился к решетке. Нужно было расплатиться с извозчиком, а Эстер все никак не могла найти деньги. Неужто никто не отворит дверь? Эстер удивилась, увидав, что Уильям сам поднимается по ступенькам и тянется к звонку, и, разыскав наконец мелкую монетку, она поспешила за мужем. Он не захотел, чтобы она помогла ему подняться по лестнице.

— Я сам. Иди вперед, я за тобой.

Останавливаясь через каждые три-четыре шага, чтобы перевести дыхание, Уильям медленно поднялся до первой лестничной площадки. Эстер предложила принести стул, чтобы он мог отдохнуть. Дверь отворилась, и в освещенном проеме появился Джек.

— Это ты, мама?

— Да, мой дорогой, и папа со мной.

Мальчик хотел было подойти помочь, но мать прошептала ему на ухо:

— Папа хочет сам.

У Уильяма едва хватило сил добраться до комнаты; ему подали стул, и он повалился на него в полном изнеможении. Он обвел глазами комнату и, казалось, был доволен, что возвратился домой. Эстер дала ему молока, подлив в него немножко коньяку, и он мало-помалу ожил.

— Подойди ко мне, Джек, я хочу на тебя поглядеть. Встань поближе к свету, чтобы мне было лучше видно.

— Хорошо, папа.

— Нам недолго осталось быть вместе, Джек. И мне захотелось эти дни провести дома, с тобой и с мамой. Пока я еще могу немножко говорить. А завтра, может, уже и не смогу.

— Да, папа.

— Ты должен пообещать мне, Джек, что никогда не будешь ходить на скачки и не будешь делать ставок. Нам с твоей матерью это не принесло счастья.

— Хорошо, папа, не буду.

— Ты обещаешь, Джек? Дай руку. Обещаешь?

— Да, папа, обещаю.

— Теперь-то я все хорошо понял. Твоя мать, Джек, — лучшая женщина на земле. И она крепче любила тебя, чем я. Она много трудилась, чтобы прокормить тебя… Это очень печальная история. Бог даст, тебе не доведется ее услышать.

Глаза Эстер и Уильяма встретились, и взгляд жены был порукой мужу, что сын никогда не узнает о том, как его мать была брошена отцом.

— Твоя мать всегда была против игры на скачках, Джек, всегда говорила, что это нас погубит. Я был одно время обеспеченным человеком, но потерял все. Деньги надо добывать трудом, иначе от них не будет добра.

— А я считаю, что и ты вкладывал немало труда, чтобы выиграть, — сказала Эстер. — Дни и ночи ездил с одного ипподрома на другой. Торчал там в любую, погоду. Вот и схватил простуду, а с этого все и пошло.

— Да, труда я вкладывал немало, что верно, то верно. Только вкладывал его не туда, куда нужно… Я не хочу с тобой спорить, Эстер, но я теперь все понял. Ты всегда была права. Если деньги нажиты не простым, честным трудом, от них добра не будет.