Эстер Уотерс

Замкнутый, таинственный человечек, словно бы стыдящийся своих домочадцев женского пола, он прилагал все усилия к тому, чтобы держать их вдали от посторонних глаз. Его жена — бледная, тусклая женщина, сохранившая изящные манеры хорошо вышколенной камеристки, казалась еще выше рядом со своим низкорослым муженьком; застенчивая, пугливая — то ли по натуре, то ли от долголетнего подчинения суровому супругу, — она всегда старалась стушеваться и, повстречавшись с кем-нибудь на аллее, прижималась к живой изгороди, словно надеялась стать невидимой, или отступала к двери буфетной, если кто-нибудь заглядывал туда за горячей водой либо с письмом для отправки на почту. Ее супруг, по характеру закоренелый холостяк, безотчетно стыдился своего семейства, и, если его худосочная жена, или пугливая, худая, как жердь, дочка, или дородный, глуповатый с виду сын находились дома, в тот момент, когда за дверью раздавались чьи-либо шаги, он, словно маленькая злая оса, выглядывал наружу, всем своим видом показывая, что ему не нужны непрошеные посетители, и спрашивал, чем может быть полезен. Если это был Рыжий, мистер Леопольд неизменно говорил:

— Чем могу служить, мистер Артур?

— Нет, так, пустяки, спасибо. Я подумал было… — И молодой человек наскоро придумывал какой-нибудь малоубедительный предлог и поспешно ретировался, чтобы выкурить свою трубку в другом месте.

Каждый день незадолго до полудня мистер Леопольд отправлялся на утреннюю прогулку; каждый день в хорошую погоду его можно было встретить в этот час на дороге — он либо держал путь в Шорхем, либо возвращался оттуда. На протяжении тридцати лет он ежедневно совершал свой маленький моцион, неизменно в один и тот же час, неизменно по одной и той же дороге и неизменно возвращался домой в положенное время, чтобы в половине второго расстелить на столе скатерть. Время между двенадцатью и часом он проводил в своем маленьком коттедже, который арендовал у сквайра для жены и детей, а иногда в «Красном льве», где за кружкой пива любил перемолвиться словечком с букмекером Уоткинсом.

— Вон он, пошел в свой «Красный лев», — говорила миссис Лэтч, — Они там всегда стараются вызнать у нет все, что только можно, да куда им, он для них слишком хитер, видит их насквозь. Вот за этим он туда и ходит: это его забавляет — то, как они глотают все басни, которые он им преподносит… Двадцать лет он брешет им что попало про лошадей, а они все еще верят ему. Стыд и позор! Ведь это он наплел невесть чего Джексону про Синюю Бороду и заставил этого несчастного поставить на нее все до последнего гроша.

— А лошадь не выиграла скачку?

— Не выиграла! Да хозяин уже тогда знал, что она не побежит, и Джексон проиграл все свои денежки, и даже больше. Тогда он пошел на речку и утопился. Да, смерть этого бедняги на совести Джона Рэндела. Однако совесть не очень-то его тревожит, иначе он уже давным-давно сошел бы в могилу. Лжет, лжет, ни словечка правды не вымолвит! Да и то сказать, может, я слишком к нему строга: разве мы все не лжем с колыбели? У слуг один удел — лгать, соблюдая интересы господ, а уж если слуга вошел в доверие, — значит, это король лжецов!

— Так, может, он не знал, что лошадь снимут?

— А ты, я вижу, начинаешь усваивать всю ихнюю тарабарщину.

— Ну как же! — смеясь, возразила Эстер. — Ведь здесь только это и слышишь — хочешь не хочешь, а всему научишься. Говорят, мистер Леопольд очень богат. Жокеи сказывали, что он выиграл кучу денег и на Городских и на Пригородных, и в банке у него несколько тысяч.

— Да, говорят, а кто знает, сколько у него на самом-то деле? Про выигрыши все болтать горазды, а вот насчет проигрышей — так больше помалкивают.

VI

Парни играли в мяч во дворе конюшни, но Эстер сегодня не тянуло присоединиться к ним. Такая сладостная тишина была разлита в воздухе, что Эстер казалось, будто эта тишина обволакивает ее и заставляет растворяться в ней. Эстер направилась к лужку для выездки лошадей; маленькие лошадки и ослики выбежали ей навстречу, и она всем им по очереди почесала морды. Прикосновение к предметам, особенно к живым существам, доставляло ей странное удовольствие. Вязы казались необычайно высокими и неподвижными на фоне безоблачного неба; пряный аромат гвоздик лился сквозь живую ограду сада, а в запахе земли и листвы было что-то будоражившее кровь. Эстер тревожили крики грачей, собиравшихся к отлету; радость жизни, любовь ко всему земному и сущему переполняли ее, и ей хотелось слиться с природой воедино. Красота этого вечернего часа, овеянного едва уловимым дыханием морского ветра, рождала в ней ощущение бессмертности бытия; ей представилось вдруг, что перед ней появится какой-то неведомый юноша, подобный тем, что появлялись перед великосветскими дамами из Сариных книг, и они будут о чем-то вести беседу в сумерках, а восходящая луна будет светить сквозь ветви деревьев, и в воздухе будут реять летучие мыши.