Эстер Уотерс

— Да ты уже почти совсем поправилась. Но раз ты не можешь мне помочь, значит, ничего не поделаешь. Только куда я теперь денусь? Отец не возьмет меня с собой, если я не раздобуду денег.

— Ты говоришь, агентство требует по два фунта за каждого?

— Ну да.

— А у меня четыре фунта. Если бы не малыш, мы могли бы поехать обе; мне кажется, они не должны брать денег за грудного ребенка.

— Не знаю. А что скажет отец? Ты же знаешь, какой он.

— Это верно, он меня не захочет взять, я ему не родная. Но, Дженни, дорогая, как ужасно остаться совсем одной. Бедная мама умерла, и вы все уезжаете в Австралию, и я никогда вас больше не увижу.

Беседа оборвалась. Эстер переложила ребенка к другой груди, а Дженни напряженно думала, что сказать такое, что помогло бы склонить сестру исполнить ее просьбу.

— Если ты не дашь денег, меня бросят здесь. Не везет же мне, — говорят, в Австралии девушка может очень хорошо устроиться. Не знаю, что со мной будет, если я останусь здесь.

— Тебе надо поступить в прислуги… Мы тогда будем с тобой видеться иногда. Жалко, что ты не умеешь стряпать, тебе бы легче было подыскать себе место.

— Я ничего не умею делать, кроме собачек, а этими собачками я уже сыта по горло.

— Ты можешь наняться прислугой куда-нибудь в меблированные комнаты.

— В меблированные комнаты? Нет уж, спасибо. Ты сама знаешь, что это за работа. Удивляюсь, зачем ты мне такое предлагаешь.

— Так что же ты думаешь делать?

— Может, попробую устроиться статисткой в пантомиму, если возьмут.

— Ох, Дженни, не делай этого! Ты же знаешь, театр — греховное занятие, нам же всегда так говорили.

— Ну и черт с ним, что греховное! Стану я слушать, что там разные ваши Братья-святоши говорят!

— Ладно, не хочу с тобой спорить, сил у меня нет, и для молока плохо. — Помолчав, Эстер вдруг добавила, словно разговор этот навел ее на какие-то мысли: — Я надеюсь, Дженни, что ты не наделаешь глупостей, — мой пример должен уберечь тебя. Ты всегда будешь порядочной девушкой, верно?

— Буду, если не собьюсь с пути.

— Как ты можешь говорить такое, едва схоронили нашу бедную маму!

Дженни так и подмывало сказать: «К лицу ли тебе с незаконным ребенком на руках читать мне проповедь», — но, зная горячий нрав Эстер, она воздержалась от таких рискованных слов и сказала только:

— Я не говорю, что вот прямо сегодня вечером побегу на панель, но только одинокой девушке в Лондоне, хочешь не хочешь, легко сбиться с пути, особенно когда ее и поддержать-то некому.

— Нет, девушка всегда может сохранить себя. А если собьется с пути, никто в этом не виноват, кроме нее самой. — Эстер произнесла эти слова почти механически, но внезапно мысль о собственной судьбе заставила ее прибавить: — Я бы дала тебе денег, но не могу из-за ребенка.

— А я знаю, что ты распрекрасно можешь обойтись без этих денег. Иначе я бы не стала у тебя просить. Ты же можешь хоть сейчас заработать фунт в неделю.

— Фунт в неделю? Это как же?

— Если пойдешь в кормилицы. Да еще и стол у тебя будет бесплатный.

— Откуда ты это знаешь, Дженни?

— Одна подружка мне сказала: она лежала здесь в прошлом году, а потом устроилась кормилицей, и ты тоже можешь устроиться, если захочешь. Представляешь: шесть месяцев будешь получать по фунту в неделю, и на всем готовом. А мне одолжила бы денег, и я бы поехала в Австралию вместе с нашими.

— Я дам тебе денег, если то, что ты сказала, правда.

— Так это очень просто — спроси экономку, правду и говорю или нет. Обожди, я позову ее. Послушаешь сама, что она скажет.

Не прошло и минуты, как Дженни уже возвратилась вместе с благообразной женщиной средних лет. Несколько раздраженное и озабоченное выражение ее лица говорило о том, что у нее дел по горло, а ее слишком часто от них отрывают. Она еще не раскрыла рта, по на лице у нее уже было написано: «Ну, в чем дело? Выкладывайте быстрее».

— Мать у нас умерла, ее схоронили на прошлой неделе, и отец со всеми малышами задумал уехать в Австралию. Он говорит, что ему теперь здесь нечего делать, а там жизнь легче. А меня он не может взять с собой. В агентстве требуют два фунта с головы, и он едва наскреб денег, а двух фунтов не хватает. Ну, раз я самая старшая после Эстер, а она ему не родная, так он говорит, что мне придется остаться, что я уже большая и сама могу себя прокормить. Только это ведь очень трудно для девушки, а мне едва шестнадцать минуло. Вот я и подумала: пойду-ка попрошу сестру…

— Но, моя дорогая, какое мне до всего этого дело? Я же не могу дать тебе двух фунтов и отправить тебя в Австралию! Ты зря отнимаешь у меня время.

— Выслушайте меня, миссис. Я хочу, чтобы вы объяснили моей сестре, что можете устроить ее кормилицей, и она будет получать фунт в неделю — так им всем платят. Я ей это толкую, а она мне не верит, а вот если вы ей скажете, так она даст мне два фунта, и тогда я смогу уехать с отцом в Австралию, а там, говорят, девушке куда легче устроиться.

Экономка окинула критическим взглядом жалкую юбчонку, стоптанные башмаки, бесформенное подобие шляпки, — перед ней было типичное дитя улицы, — и она тут же составила себе мнение о моральном облике этой девчонки.