Естественный отбор

Я, конечно, понял, какая Яшу муха укусила. Но так неуважительно к старцу вести себя в его кельи!? Нужно было отложить визит к Пантелеймону, а коль уже пришли беседовать, оторвали старца от его уединенных размышлений, то надо оставлять за порогом суетные помыслы. Однако удерживать Яшу, если он на что-то всецело настроился, было бесполезно, а присутствовать при его разборках с монастырскими властями я не хотел. Поэтому попросил у старца разрешения остаться. Он не возражал.

- Рассказывай, - обратился ко мне старец, когда Яша с Масленниковым вышли из кельи. - Какому патриархату в Эстонии православные хотят подчиниться?

- Вадим...- неуверенно произнес я. И сразу понял, по голосу, по глазам и еще по каким-то неуловимым приметам, что сидящий напротив меня старец и уехавший из Эстонии в поисках смысла жизни пятнадцать лет назад Вадим - одно и тоже лицо.

- Вот так встреча! - искренне восхитился я.

- Я уже давно не Вадим, - мягко поправил меня старец. - Принимая монашество, человек отрекается от всего мирского, в том числе, и от прежнего имени.

- Ну да, конечно...

- Но, если тебе так удобнее, можешь называть меня Вадимом. Мне безразлично. Форма обращения должна способствовать взаимному раскрытию участников беседы, чтобы не было неискренности, недомолвок.

Я пребывал в некотором замешательстве. С одной стороны, отправляясь в Мелешки, я надеялся встретиться с Вадимом. С другой стороны, этого благообразного старца, с кроткими детскими глазами, от всего облика которого веяло тишиной и умиротворенностью, язык не поворачивался называть мирским именем.

- А разве патриархат не форма? - вернулся я к прозвучавшему в начале беседы вопросу, решив, что задумываться над именем не имеет смысла - как по ходу беседы сложится, так и будет.

- Форма, - согласился он. - Но по тому, какую форму вы выберете, можно судить о нюансах содержания.

- Форму, к сожалению, на нас хотят надеть ту, которая более нравится политикам. Но при всем уважении к Константинопольскому патриарху, большинству православных Москва духовно ближе, чем Стамбул и Хельсинки. И мы с Яшей к вам не в турецких шароварах приехали.

- Много еще в мире суеты, - вздохнул старец.

- И все же, - перевел я разговор на более интересную для меня тему, каким образом Вадим, который, уезжая в Мелешки, проповедовал бедность как "евангельскую жемчужину", говорил о губительности борьбы за первые места в иерархиях ценностей, стал особо уважаемым среди горожан старцем Пантелеймоном, Председателем Совета самой богатой в городе организации Дома трудолюбия?

- Я никогда не боролся и не борюсь за места в каких бы то не было иерархиях. Имущество, которое принадлежит лично мне, уместится в тот рюкзак, с которым я приехал в Мелешки. Имущество, которым я пользуюсь в этой кельи шкаф, стол, лавка - принадлежит монастырю, но и его у меня в пользовании не больше, чем в квартире у самого бедного жителя города. Я действительно несу тяжкое для монаха послушание - ежедневно соприкасаюсь с миром людских страстей. Оно меня угнетает. Для души, жаждущей единения с Богом, оно тяжелее любого рабского физического труда. Только пост и молитва позволяют сохранять кротость, смирение, любовь ко всякой Божией твари.

- Ты хочешь сказать, что твою душу не греют ни слава, ни почет, ни знатное положение главы Попечительного Совета о Мелешкинском Доме трудолюбия? Что смирение и любовь, а не ум, не хитрость вознесли тебя на эти вершины?

- Слава, почет, знатное положение - это не вершины Духа. Это все мирское. Они могут быть препятствием на пути Богопознания для неокрепших в вере душ, но способствовать возвышению души они не могут. Что касается второго вопроса, то я отвечу тебе словами Достоевского: "Смирение любовное странная сила, изо всех сильнейшая, подобной которой и нет ничего". Для того, кто встал супротив зла мира сего, нет высшей мудрости чем та, которую дал Спаситель людям в притче о правой и левой щеке.

- Смиренные граждане Рыбинска позволили властям разрушить целые кварталы домов в исторической части города. Смирение мологожан, смирение миллионов граждан необъятной Российской империи позволяло разрушать храмы, затапливать города, сгонять и смиренных и несмиренных в бараки лагерей, вести некогда процветающую страну в пропасть нищеты и безверия...

Я уже невольно начал повышать голос, но старец жестом руки остановил мое красноречие:

- Не надо все сваливать в одну кучу. И разрушение храмов и обнищание страны - слишком сложные темы, чтобы вот так, с наскока, обсуждать их сидя в кельи. Но смирение, смирение любовное, когда смиренный любит храм, любит Родину, никогда не может способствовать злу. Напротив, его-то нам часто и не хватает, чтобы одолеть зло.

- ?!

- Любить смиренно - значит побеждать зло любовью и смирением: отдавать последнюю рубашку; подставлять щеку...

- ?!