Естественный роман

Выйдя на пятом этаже, он прошел по коридору и открыл своим ключом двери 507-го номера. Там пахло новыми кожаными чемоданами и жидкостью для снятия лака.

Он посмотрел на женщину — та спала на одной из кроватей. Он подошел к своему чемодану, открыл его и достал из-под груды рубашек и трусов трофейный пистолет. Он достал обойму, посмотрел на нее, потом вложил обратно. Он взвел курок. Потом подошел к пустой кровати, сел, посмотрел на молодую женщину, поднял пистолет и пустил себе пулю в правый висок.

Потом я заснул.

37

дзен дзеньствую…

Наверное, человек так устроен, что не помнит начала. У нас нет воспоминаний о своем рождении. Память не функционирует, отвечающий за это мозговой центр еще не сформирован. Начало неясно и бесформенно. Набор нескольких случайностей, которые дают ход стечению необходимостей. И все же дверь, ведущая к началу, никогда не закрыта плотно. Всегда можно найти щель, настолько узкую, чтобы в нее не пролезть, однако достаточно широкую, чтобы пропускать мягкий розовый свет и постоянно нас этим искушать.

Никогда уже никто не будет любить нас так, как в детстве. И поэтому детство — жестокое время. Вся его жестокость в предстоящем. Куда с течением времени девается эта любовь? Почему всю жизнь мы хотим, чтобы нас любили так, как в детстве, без причины, только за то, что мы существуем? В последние дни я все чаще задерживаюсь в своем детстве, все дольше остаюсь в нем. Переживаю все настолько ярко — проявление эйдетизма, по мнению психиатра, — что иногда возвращаюсь оттуда с разбитыми коленками, а однажды — даже с пробитой головой. Этого я врачу не рассказываю, не вижу смысла. Когда я возвращаюсь в детство, то чаще всего оказываюсь на черешне. Там я не делаю ничего особенного, просто сижу на ветке, ем черешню и выплевываю косточки. Говорят, что Будда сидел вот так под одним деревом целых семь лет. Интересно, что это было за дерево? Все равно. Лично я буду сидеть семь лет на черешне, первые семь лет своей жизни, и буду наблюдать, как белое переходит в зеленое, а зеленое становится красным. Семь раз. Семь медленных лет — белое, зеленое, красное. Черешня, черешня вполне может оказаться деревом болгарского Будды. Но в нашем случае «болгарский» компонент как раз не так важен. У детей нет отечества. Их отечество — детство. Зато у них есть отцы. Хотя и не совсем они у них есть. Их отцы ходят на работу — поэтому их все равно нет. Разве может отец восемь часов в день быть чиновником, замдиректора, кассиром или подлецом, а остальные, сколько там часов остается, — отцом? Не мо-о-о-о-ожет, шепелявлю я с черешни, потому что рот у меня забит косточками, как у какого-то там Демосфена, который совершенствовал ораторское мастерство, набирая в рот камушки. Так и быть, выплюну косточку. Только в детстве на нас может снизойти просветление, только в эти семь лет, когда мы предоставлены самим себе. Семь лет вне общества. Семь лет без государства. Семь анархических лет. Каждый день полностью принадлежит тебе, и только тебе. Каждый день подчинен только поиску мира для игры. А ну-ка, что там — муравьи, ух ты-ы-ы, какая черешня, а вот эта муха, вот как поймаю ее, как оторву ей одно крылышко, гляди-ка, как петляет по столу, а если оторвать и второе…