Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе

Из всех проблем и вопросов, обсуждавшихся в этой книге, наибольшую трудность для сторонников диалектического материализма представляют проблемы биологии человека, о которых речь шла в VI и VII главах. И сегодня эти проблемы по-прежнему являются камнем преткновения для сторонников диалектического материализма, и в настоящее время трудно делать прогнозы относительно того, как они с ними справятся. Правы те, кто считают, что точка зрения, согласно которой решающее значение в формировании поведения человека отводится факторам «среды» или «воспитания» (nurturism), играет существенно меньшую роль в работах основоположников теории диалектического материализма (Маркса, Энгельса, Плеханова и Ленина), нежели в той интерпретации философии диалектического материализма, которая была выдвинута Сталиным. Однако именно этой точке зрения отдавалось предпочтение в Советском Союзе на протяжении долгого времени и после смерти Сталина. Даже сегодня (несмотря на то, что она подвергается критике) этой точке зрения по-прежнему отдается предпочтение в работах советских авторов. И все же было бы неверно описывать эту позицию как сталинистскую доктрину, поскольку многие либералы и реформаторы во всем мирё отстаивают сходную позицию, исходя из гуманистических соображений. Другими словами, дискуссии по проблеме соотношения «биологического» и «социального» (или, в другой терминологии, по проблеме «природа» — «воспитание»), ведущиеся в Советском Союзе, носят интернациональный характер, и их исход волнует интеллектуалов, придерживающихся различных политических убеждений в разных странах мира. Если в результате этих дискуссий окажется, что, при объяснении процессов формирования поведения человека, большую, чем это предполагалось ранее, роль играют природные факторы (а именно на это указывают, как представляется, последние данные науки), то в таком случае советский диалектический материализм потерпит еще одно поражение. Тем не менее, в качестве философской позиции материализм вполне может приспособиться к точке зрения, согласно которой решающую роль в становлении человека играют природные факторы (naturism). Вместе с тем, если окажется, что, при объяснении процессов формирования человеческого поведения, большую, нежели это считалось раньше, роль играют материальные носители наследственности, то это будет означать торжество взглядов традиционного (несоветского) материализма. Подобное заключение может, возможно, иметь неблагоприятные последствия для общества, но оно ни в коей мере не представляет собой угрозы для философского материализма.

В ретроспективе ясно, что дискуссии, обсужденные в этой книге, выявляют очень разные, даже противоречивые аспекты советского общества. Если заинтересоваться в первую очередь тем, как советская система политического контроля над интеллектуалами создала ситуацию, в которой беспринципные карьеристы смогли оказывать огромное влияние на некоторые научные области, то следует обратиться к делу Лысенко. Здесь можно найти обильные доказательства того вреда, который был нанесен науке централизованной политической системой, в которой принцип контроля был возведен на уровень самой научной теории. Дело Лысенко было одним из наиболее вопиющих в наше время, когда ученым отказывали в их праве оценивать ценности научной теории. Все возрастающий политический характер, который принимает наука, не может быть оправданием для введения контроля над оценкой адекватности конкурирующих научных объяснений. Решающее слово здесь должно принадлежать ученым.

Основной моей целью при написании этой книги было, однако, не новое обращение к этой репрессивной стороне истории советской науки; тем, кого интересует именно этот аспект, я посоветовал бы обратиться к книгам Д. Жоравского и Ж. Медведева о Лысенко. Вместо этого я пытался подчеркнуть более интересные с философской, а не драматические с политической точки зрения аспекты отношений между советской философией и наукой. Просматривая литературу за последние 40 лет, я попытался сосредоточить свое внимание на лучших, а не худших с точки зрения интеллектуальной ценности работах. Я бы поступил точно так же, если бы изучал отношение картезианства к науке в XVII–XVIII вв. или перипатетизма к науке в Средние века.

В комментариях к одной из моих статей по советской науке советский физик В. А. Фок писал (Fock V.A. Comments // Slavic Review. 1966. Sept. Р. 411–413), что Грэхэм уделил основное внимание «той части дискуссии, которая проходила на высоком научном уровне, а не тем статьям и мнениям, которые он (Грэхэм) правильно описывал, как „оскорбительные пародии на интеллектуальные исследования“ (особенно многочисленные в темный период с 1947-го до начала 50-х)». Это означает, что я редко брал интересные и необходимые темы из газет, популярных политических журналов или учебников марксизма-ленинизма. Вместо этого я обращался к серьезным монографиям, и журнальным статьям советских ученых и, где это было возможно, к работам советских естествоиспытателей.