Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков

Труд Достоевского является, таким образом, воспроизведением бессмыслия мира и, с этой точки зрения, можно сказать, что Лукач видит в Достоевском конец образцовости в искусстве: то есть у Достоевского смысл получается из этого образцового представления, которым является искусство, и «отдаётся» тому же бессмыслию мира. И однако же именно в «Достоевском» Лукач утверждает, что «только искусство восходит к дьяволу […], отсюда особенный теофанический характер искусства» [13]. Определить искусство как «дьявольское» означает подтвердить отличие искусства от существующего, его способность продемонстрировать смысл, показать Бога. И эта демонстрация может ещё быть «образцовой», если только обращается к смыслу и к бессмыслию как таковым, к смыслу, который постоянно выворачивается в бессмыслие, и к бессмыслию, которое всегда вместе с тем есть вероятность смысла. В конечном счёте, произведение Достоевского остаётся всё же реализацией парадокса: здесь мы будем всегда в действительности иметь дело с неким «представлением», представлением (эстетическим) необходимости (этической) избавиться от представления.

Предисловие

Предпосылки к этой книге следует искать в потребности заново открыть в размышлениях молодого Лукача о романе – зачастую несправедливо забытых или неверно понимаемых – возможность переосмысления предметов и вопросов великой и поразительной философской актуальности: как, например, отношение между смыслом и бессмысленностью, и между искусством и жизнью; предметов и вопросов, рассматриваемых не напрямую, а в перспективе публицистического и критического типа, избегающей каких бы то ни было претензий систематического и метафизического толка.

В книге излагается гипотеза, что великие романы, появившиеся с конца девятнадцатого по первую половину двадцатого века, в общих чертах сводятся к двум повествовательным направлениям, согласно которым развивается модернистский роман. Эта гипотеза делается на основании анализа Теории романа Лукача – уже потому, что именно в этой книге прослеживается, пусть и только намеченная, in писе, идея о формировании этих двух направлений.

Для романов, принадлежащих первому направлению, которое я обозначил как ‘направление-Флобер’, характерно присутствие элемента размышления и тема поисков смысла, или же целостности, внутри самого произведения. Романы, принадлежащие второму направлению, определённому мной как ‘направление-Достоевский’, лишены этих элементов: в них не делается попыток преодолеть бессмысленность мира, и поскольку сама возможность отличить смысл от бессмысленности является бесполезной – поиск смысла понимается как задача, относящаяся к жизни в её контингентности.

Если элемент размышления, характерный для романов «направления-Флобер», стремится превратить эти романы в самые настоящие романы – вплоть до момента, когда они оборачиваются антироманами, – то отсутствие подобного элемента в произведениях, следующих «направлению-Достоевский», делает из них не-романы.

Кроме того, книга предлагает в качестве сравнения анализ размышлений других теорий о романе – в частности, Рикёра и Бахтина; однако, этот анализ не претендует на полноту, и более того, я признаю, что при обсуждении этих авторов в начале части, посвящённой «направлению-Флобер» и в части, посвящённой «направлению-Достоевский», некоторые аспекты их размышлений я рассмотрел ещё более радикально. Однако я точно так же убеждён, что именно некоторая радикализация часто позволяет пролить свет и взглянуть по-другому на ряд особенно плодотворных аспектов определённых размышлений.

Таким же образом, литературные труды, предлагаемые к прочтению, были отобраны по их показательности в отношении к вопросам и проблемам, выдвинутым в ходе анализа, который никаким образом не претендует на историческую и монографическую полноту.

Кроме того, я считаю нужным подчеркнуть, что в своём зрелом творчестве Лукач вновь обратится – уже с совершенно другим взглядом – к некоторым авторам, в молодые годы побудившим его к размышлениям, с тех пор значительно изменившимся. Эта работа во многом опирается именно на размышления молодого Лукача, и даже с какой-то точки зрения ими продиктована.

Для обзора современной литературы (который, впрочем, не входит в рамки этой книги) идея двух направлений может работать как многогранный ключ к пониманию – подумайте о творчестве Жоржа Переса с одной стороны и Томаса Бернхарда с другой, – однако, остаётся фактом, что такая идея не должна пониматься и применяться как жёсткая схема. Это подтверждает и тот случай, когда повествовательные формы находятся на пограничных между двумя направлениями территориях, представляя собой, в иных случаях, феномен взаимопроникновения, или периодического слияния: так, как происходит, например, в некоторых произведениях, в которых повествовательный элемент смешивается с потребностью привнести в жизнь задачу поиска смысла в бессмысленности.