Дамы ихъ также отличались большою развязностью. Они съ громкимъ смехомъ и вскрикиванiями перебранивались со своими кавалерами, а одна, сидевшая ближе ко мне, довольно красивая женщина, къ немалому моему смущенiю, сняла съ ноги башмакъ и запустила имъ въ одного изъ гимнастовъ, который въ возмездiе схватилъ ее за ногу и намеревался стащить на полъ, но, вместо того, самъ съ размаху упалъ навзничь, возбудивъ своимъ паденiемъ неописанный восторгъ во всей компанiи.
V.
Дама въ серомъ платье, сначала съ некоторымъ любопытствомъ смотревшая на это представленiе, была, повидимому, скандализована последнимъ эпизодомъ. Она встала и подошла ко мне (я сиделъ съ краю диванчика около прохода).
— Можно мне спрятаться за васъ отъ этихъ господъ? Они такiе ужасные.
Я поклонился.
Она села рядомъ со мною, около окошка.
Я радовался въ душе, что мая милая спутница–такъ легко и просто сделала первый шагъ, и вся моя робость пропала совершенно. Черезъ несколько минутъ мы разговаривали, какъ старые знакомые.
Оказалось, что мужа ея я зналъ по имени. У нихъ были маленькiя дети.
— Ахъ! какъ это трудно воспитывать детей, когда сама не имеешь совсемъ никакого воспитанiя. Я долго объ этомъ думала и решила оставить ихъ на произволъ судьбы, —пусть себе растутъ и воспитываются, какъ знаютъ, а я, по крайней мере, ничего не испорчу.
Съ важнымъ менторскимъ видомъ, подобающимъ 9–ти–летнему философу, я заметилъ, что она могла бы еще заняться своимъ собственнымъ воспитанiемъ.
— Ахъ, что вы! Я такая ленивая. У меня совсемъ нетъ никакого характера, ни капельки характера! И потомъ, где искать образованiя? Одни советуютъ одно, другiе—другое. Нетъ, ужъ я лучше останусь такъ!
Образованiе моей собеседницы действительно ограничивалось однеми изящными манерами и французскимъ языкомъ.
— Впрочемъ, я читаю иногда
— Вы думаете, я лгу, потому что я такая некрасивая? Право, уверяю васъ, что это правда. Впрочемъ, тамъ все другъ въ друга влюбляются. Иные женятся: каждый годъ чья‑нибудь свадьба. А то и такъ… Боже мой, я все глупости говорю! Что вы обо мне подумаете!
Я поспешилъ заметить, что хотя любовь есть зло и обманъ, но что, во всякомъ случае, любовь незаконная гораздо извинительнее любви узаконенной. Таково было тогда мое искреннее убеяжденiе. Меня, какъ крайняго пессимиста, бракъ, и особенно бракъ счастливый, возмущалъ до глубины души, —ведь, на немъ, главнымъ образомъ, держался весь этотъ мiръ, уничтоженiе котораго было высшею целью моихъ стремленiй.
Собеседница моя, очевидно, не понимала, что я хочу сказать.
— Горе мое въ томъ, —сказала она, —что меня за что‑то очень многiе любятъ, а мне ужасно тяжело обижать и огорчать кого‑нибудь, особенно техъ, кто меня любитъ. Самое ужасное для меня мученiе—въ чемъ‑нибудь отказывать. Вообще я хотела бы всехъ любить и всемъ делать все прiятное. Но, ведь, это здесь совершенно невозможно. Здесь такъ гадко устроено, что все другъ къ другу ревнуютъ, завидуютъ, все другъ другу мешаютъ. Полюбишь одного, чтобы не огорчать его, — обижаешь этимъ другого. Это просто ужасъ! Потомъ—у меня мужъ, дети. Я решилась никогда не обманывать моего мужа, —правда, онъ немногаго отъ меня и требуетъ. Но бываютъ такiе странные люди, которые ничего не хотятъ понимать и требуютъ невозможнаго, точно маленьнкiе дети… Ахъ, я иногда хочу умереть! Только не сейчасъ. Теперь мне весело. Я рада, что съ вами познакомилась.
Она замолчала на минуту.
— Знаете, я иногда думаю о будущей жизни, и мне представляется, что тамъ будетъ совсемъ наоборотъ: никто никому мешать не будетъ, и можно будетъ всехъ, всехъ любить, и никому это не будетъ обидно… Ахъ, я такая глупая, я не могу сказать этого какъ следуетъ, но, право, я понимаю, какъ это будетъ.
Она сжала голову обеими руками и задумалась.
VI.
Было уже совсемъ темно. Въ вагоне стихло. Французы утомились своею возней и улеглись кое–какъ по своимъ местамъ. Изредка раздавались безсвязные возгласы, кто‑то бормоталъ во снъ.
— Вы верно не будете спать, —вдругъ сказала моя спутница.
Я кивнулъ головой.
— Я тоже, будемте разговаривать. Нужно только устроиться покойнее.
Она сняла шляпку и распустила волосы.