Эстетика однополой любви в древней Греции

Выгнал бы из дому всех, чтоб никто и вблизи не ложился, -

Все-таки то, что к вторым петухам будет делать хозяин,

До наступления дня уж узнает соседний харчевник…»

(№ 2537). (Ювенал IX 102-108, пер. Ф.А.Петровского [Сатира 1989, с.300])

«Не беспокойся: пока эти холмы стоят невредимо,

Будет всегда у тебя и развратный дружок; отовсюду

Станут сюда приезжать на судах и в тележках такие

Гости, что чешут по-бабьи башку…»

(№ 2538). (Ювенал IX 130-133, пер. Ф.А.Петровского [Сатира 1989, с.301])

Из четвертой книги «Сатир»

О старости.

«…грозят ему сомкнутым строем

Всякого рода болезни: попробовать их перечислить

Было б труднее, чем всех, кто в любовниках Оппии были,

Иль Темизона больных, за одну только осень умерших,

Иль малолетних, что Гирр обобрал, или жертвы Басила,

Или мужчин, изнуренных за день долговязою Маврой,

Иль, наконец, совращенных Гамиллом его же питомцев»

(№ 2539). (Ювенал X 218-224, пер. Ф.А.Петровского [Сатира 1989, с.307])

Из пятой книги «Сатир»

«Пиршеств еще никаких не справляли живущие выше

Облак и кубка еще не давал илионский им мальчик

Иль Геркулеса жена…»

(№ 2540). (Ювенал XIII 42-44, пер. Ф.А.Петровского [Сатира 1989, с.321])

«Мальчику нужно вниманье великое: если задумал

Что-либо стыдное ты, - не забудь про возраст мальчишки;

Пусть твой младенец сын помешает тебе в преступленье»

(№ 2541). (Ювенал XIV 47-49, пер. Ф.А.Петровского [Сатира 1989, с.327])

Светоний

Его известия разбиты по рубрикам. См. «О грамматиках». 3, 23.

Апулей

Флориды

(№ 2542). «[ Описание храма Геры на Самосе] …много и бронзовых изделий стариннейшей и замечательнейшей работы. Среди них, напротив алтаря, - статуя Бафилла, пожертвованная тираном Поликратом, выразительнее которой я, кажется, не видывал. И ее-то некоторые ошибочно считают изображением Пифагора.

Это юноша восхитительной красоты, с кудрями, спереди расчесанными надвое и спускающимися вдоль щек, а позади волна волос, сквозь которую просвечивает шея, отпущена даже до самых лопаток. Шея наливная, щеки тугие, видом округлы, и лишь в середине подбородка ямочка. Стоит он впрямь как кифаред: взоры обращены к богине, сам словно поет, туника с переливчатым узором ниспадает до самых пят, препоясан по-гречески, плащ покрывает обе руки до самых запястий, остальная же ткань ниспадает живописными бороздами-складками. Кифара на тисненом ремешке закреплена в уверенной готовности. Руки у него нежные, продолговатые, расставленными пальцами левой он ласкает струны, а правой, словно лирник, заносит над кифарою плектр, будто собираясь им ударить, как только голос в пении сделает передышку; пение же его, мнится, изливается меж тем из полуотверстых с напряжением губ округленного рта. Видимо, это статуя некоего мальчика, который, будучи в милости у тирана Поликрата, дружбы ради распевает для него Анакреонтову песню». (Апулей. Флориды 15, пер. Р.Урбан [Апулей 1988, с.317-318])

(№ 2543). «Но мой духовный наставник Сократ, напротив того, когда заметил юношу прекрасного, но долгое время безгласного: «Скажи что-нибудь, - предложил ему, - чтобы я тебя увидел!» Выходит, Сократ человека молчащего не воспринимал, поскольку считал, что людей следует постигать не остротою глаз, но остротою ума и духовным взором». (Апулей. Флориды 2, пер. Р.Урбан [Апулей 1988, с.305])

Апология

(№ 2544). «Итак, ты только что слышал, какими словами начинается обвинение, а слова такие: «Мы обвиняем пред тобою философа миловидного, а также» - вот ведь кощунство! – «равно и весьма искушенного в греческом и латинском красноречии». … О, если бы он и вправду уличил меня в столь тяжких преступлениях – в миловидности и в речистости!

… Можно припомнить к слову еще множество весьма почтенных философов, у коих лепота телесная украшалась добротою честного нрава; но подобные оправдания имеют ко мне весьма отдаленное касательство…». (Апулей. Апология 4, пер. Е.Г.Рабинович [Апулей 1988, с.30])

(№ 2545). «(9) Но довольно о сем предмете – перехожу к другим моим стишкам, которые они тут называют любовными, хотя прочитали их так грубо и безграмотно, что слушать их было скорее ненавистно. Да и какое отношение к злонамеренному чародейству имеют эти строки, в коих воспел я малолетних сыновей друга моего Скрибония Лета? Или я чародей уже потому, что поэт? Слыхано ли когда-нибудь столь правдоподобное подозрение, столь многоумный домысел, столь надежное доказательство? «Стихи сии сочинил Апулей». Что ж, если стихи плохие, то это вина не философа, а поэта, если же стихи хороши, то в чем вообще здесь вина? «А в том, что стихи он сочинил игривые и любовные». Стало быть, в этом-то и заключается мое преступление, а вы просто перепутали обвинения, волоча меня к ответу за чародейство?