Эстетика. Учебник для бакалавров

Но ценности входят в рассуждение не только с особыми «хвалебными» словами. Любое слово, сопряженное с каким-то устоявшимся стандартом — а таких слов в языке большинство, — вводит при своем употреблении неявную оценку. «Слова суть этикетки, — пишет французский эстетик Ж. Жубер. — Поэтому, ища их, обретаешь и вещи»[155].

Таким образом, не только «хвалебные», но и, казалось бы, оценочно нейтральные слова способны выражать ценностное отношение. Это делает грань между описательной и оценочной функциями произведения искусства особенно зыбкой и неустойчивой. Вне контекста, как правило, невозможно установить, описывает ли оно или оценивает, или же делает и то и другое сразу.

В написанном уже после начала Первой мировой войны и ставшем сразу же широко известным и по-своему нарицательным стихотворении И. Северянина «Увертюра» звучит явное восхищение жизнью. Но позитивная оценка жизни относится, скорее, к жизни богемной, чем к обычной жизни, не предлагающей особо острых впечатлений:

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!

Удивительно вкусно, искристо, остро!

Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском! Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!..

В группе девушек нервных, в остром обществе дамском

Я трагедию жизни претворю в грезофарс...

Из Москвы — в Нагасаки! из Нью-Йорка — на Марс![156]

В уже упоминавшемся романе В. Пелевина поэт-комиссар Пустота говорит Чапаеву: «Я одну вещь понял... Свобода бывает только одна — когда ты свободен от всего, что строит ум. Эта свобода называется “не знаю”... Знаете, есть такое выражение — “мысль изреченная есть ложь”. Чапаев, я вам скажу, что мысль неизреченная — тоже ложь, потому что в любой мысли уже присутствует изреченность»[157]. В этом парадоксальном рассуждении о свободе звучит явная негативная оценка всех старых истолкований свободы и стремление внушить слушателю (и соответственно читателю) идею, что свободу нужно понимать совершенно иначе, чем она обычно понимается.

Явно оценочным является и стихотворение Д. Пригова, посвященное Наполеону:

Когда он на Святой Елене

Томился дум высоких полн

К нему валы высоких волн

В кровавой беспокойной пене

Убитых тысячи голов

Катили вымытых из почвы

Он их пинал ногою: Прочь вы

Подите! Вы не мой улов

Но Божий[158].

Пригов приписывает Наполеону идею, распространенную в начале XIX в. и с особой прямотой выраженную Гегелем: война, особенно война молодых наций против старых, вполне допустима, поскольку является выражением божественной воли. Война сохраняет нравственное здоровье народов, уберегает их от гниения, которое непременно явилось бы следствием продолжительного мира. Соответственно, принципом достойной уважения жизни и идеалом «героического человека», противостоящего мелкой посредственности, является максима: «Живи, рискуя». Государство внеморально, и великие люди своего времени, делающие то, что оно хочет, также стоят вне морали. Против них не должны раздаваться скучные упреки в недостатке скромности, смирения, любви к людям и сострадательности. Великая личность вправе растоптать и сокрушить едва ли не все на своем пути. В стихотворении звучит и явная негативная оценка такого истолкования роли великого человека в истории.

Не так уж прозрачно, как может показаться, стихотворение Кибирова, но оно явно оценочно:

Так мила ты, и так забавна,

Так тепла ты и к сердцу близка,

Как лисенок тот достославный На груди у того паренька.

Только я не спартанский, не мальчик,

Уж скорее афинский старик,

От того все противней и жальче Этот не лаконический крик[159].

В заключение обсуждения основных функций искусства необходимо подчеркнуть два момента.

Прежде всего, ни одно произведение искусства не выполняет только одну из указанных задач: познавательную, экспрессивную, оректическую или оценочную. Как правило, эти задачи пересекаются в одном и том же произведении. В нем художник выражает свои чувства; одновременно он обычно пытается внушить такие же или иные чувства своей аудитории; произведение дает определенное знание о тех объектах, которые в нем представлены; и наконец, часто художник в дополнение к выражению своих чувств и внушению каких-то чувств также оценивает то, что описывается его произведением. Речь может идти только о том, что в разных произведениях доминируют разные задачи.

В поэзии стремление поэта выразить тонкие, иногда с трудом уловимые читателем чувства, явно доминирует над намерением сообщить некоторое знание или оценить описываемую ситуацию. Выражение чувств здесь нередко преобладает даже над тесно связанным с ним внушением чувств. В музыке функции выражения и внушения оттесняют на второй план, если не вытесняют вообще, задачи познания и оценки. Художественная проза далеко не всегда стремится сообщить читателю что-то познавательно ценное, к тому же писатели обычно предпочитают избегать каких-либо не только прямых, но и завуалированных оценок.