Эстеты из Кукановки

Так как Эдик еще не придумал, что нужно вспомнить гражданину в меховой шапке, он вцепился в цветочный горшок, оттащил его в угол, выдрал цветы с корнем и, оббивая с корня землю, приговаривал:

— Что! Какой жене? Своей? Кто же дарит своим женам цветы? Она вас еще обругает. Лучше купите ей чулки «Эластик». Очень тронут. Получите деньги. Благодарю за внимание. Привет! — закончил он, покидая магазин.

Субботняя очередь в кино целиком отлита из людей с железной волей и сверхтвердыми сердцами. Четыре раза Эдик делал попытку приблизиться к окошечку. Но очередь ощетинилась острыми локтями и могучими плечами и крепко держала оборону. Тогда он попытался втиснуться в первую половину очереди, радостно объявив: «Вот тут я стоял. За этой гражданкой». Но очередь, глухо ворча, вытолкнула его, как пробку на поверхность воды. Он умолял, просил, говорил жалкие слова. Его никто не слушал, на него никто не смотрел.

Впервые за этот день Эдик пал духом. Волоча ноги, он выбрался из театра и поглядел на часы. Часы были укреплены на фасаде редакции городской газеты.

Гениальная мысль резвым кузнечиком впрыгнула в Эдикову голову. Он вытащил блокнот, авторучку и, держа ее наперевес, ринулся к окошечку, за которым маячила завитая головка дежурного администратора.

— Я из редакции! — деловито сказал он завитой головке. — Небольшое интервью. Сколько дней идет картина? Ах, как интересно. И все время аншлаг? Есть уже отзывы? Как?! Вас не интересует мнение зрителей? Что? Я сам? Ммм… Мне ужасно стыдно, видите, я краснею, но я еще не видел. Редакционная работа, она, знаете, требует всего человека. Все время нужно сдавать материал, писать, писать. Сейчас? Н-нет. Вот разве вечером еще туда-сюда. Хорошо. Конечно, не один. Еще сотрудник из отдела рецензий. Бл-лагодарю вас. Завтра читайте нашу газету. Будет интервью с вами.

…Когда он, запыхавшись, подлетел к скверику, осталось ровно две минуты до назначенного срока. А вон и она идет, переступает своими изящными ножками. Подошла. Улыбнулась.

— Ася! Здравствуйте, Ася! Как я счастлив, что… возьмите, это вам. — Он втиснул в маленькие девичьи ручки коробку конфет и букет пушистых хризантем. — Ах, Ася, если бы вы знали! Но где вам, то есть, знать! Я и сам не знал, на какие подвиги способен в вашу честь.

Ресницы над голубыми глазами затрепетали, как два мохнатых шмеля, а на розовых губах появилась недоверчивая улыбка.

— Не верите?! — задохнулся Эдик. — Да вы… вы… Да я… я… сейчас вам расскажу, что я сегодня вытворял, чтобы вовремя встретиться с вами.

— Расскажите, — прошелестел нежный голос.

И Эдик стал рассказывать.

Когда он закончил повествование и со скромной гордостью умолк, она не сказала ни слова. Только та же улыбка порхала на ее губах. Потом она сунула ему под мышку конфеты, втиснула в трясущиеся руки букет. Все это молча. Потом повернулась и пошла.

— Ася! Куда же вы? — дрожа мелкой щенячьей дрожью спросил Эдик. — Ася-а! Куда? Скажите хоть одно слово!

Услышав этот призыв, она обернулась, и сказала, как он просил, одно слово. До него долетело невнятно:

— …ам.

— Что? Ася! Что вы сказали? Там? Вам? Сам? Зам?

Но она уже исчезла за поворотом.

НЕБО В АЛМАЗАХ

— Довольно! — сказал Владимир Петрович Кулижкин. — С меня хватит. Целую неделю работаешь, а придет выходной, и мы проводим его бездарно, пошло, попросту убиваем. Я устал от такого отдыха.

— И мне довольно, — сказала его жена Антонина Васильевна. — И мне хватит. В прошлое воскресенье я стирала. В позапрошлое перешивала пальтишко Вадику. Стирать — пошло. Шить — бездарно.

— А что делал я? — задумался Кулижкин. — Вспомнил! Заклеивал окна. Сдавал пустую посуду и торчал в очереди два часа. Ходил за картошкой… Интересно, почему на дом доставляют маленькую бутылку молока или тощее, легкое письмо, а такую тяжелую поклажу, как картошка, по домам не додумались развозить!.. Да. Надоело. Знаешь что, Антоша? Давай в воскресенье отдыхать, и никаких стирок. А, старуха? Мы отдохнем, как сказал чеховский дядя Ваня, мы увидим небо в алмазах.

— Алмазы на небе мне ни к чему. А вот отдохнуть я не прочь. Белье можно и в прачечную сдать. Погода сейчас хорошая. Днем съездим в лес. Захватим бутербродов…

— Пива, — ввернул дошколенок Вадюшка, сидевший на полу и озабоченно откручивавший какой-то винтик.

— Молчи, старик! — сказал папа. — А вечером посидим у телевизора. Что-то мы его давно не включали. Может, там что-то такое изменилось? Может, будут теперь показывать не совсем старые фильмы и спектакли?

— Хм… — недоверчиво хмыкнула Антонина Васильевна. — Вряд ли.

— В воскресенье я не пойду в садик, — про себя бормотал Вадюшка. — К нам придут дядя Владя и дядя Хламушкин. Папа пойдет за водкой. А меня уложат спать пораньше, чтобы я не вертелся под ногами и не мешал играть в карты.

— Молчи, старик! — сердито оборвал папа. — И оставь в покое мою электробритву. Сломаешь ведь.

— Я ее уже сломал, — невозмутимо сказал Вадюшка. — А теперь починяю. Папа, куда ты спрятал топорик?

— А может, пойти в театр? — задумался Владимир Петрович.