Эстляндия

– Архип, вот не совестно тебе? Андрей Иванович ведь вон какое вспоможение твоему хозяйству дал. От зерновых посевов на две трети освободил, переведя всё на твой любимый овощ да на пряные травы, а ты вишь как, свой овин не хочешь под сушку зерновых снопов отдавать. Эвон у соседей всё уже под завязку там забито, они обмолачивать их не успевают, а ты вон всё поперёшничаешь здесь. Ну вот что ты за человек-то, право слово, Архип?!

– Ну, ладно тебе, Парфён Васильевич, наговаривать-то на меня! – вскинулся огородник. – Я же не отказывался вовсе от вспоможения, просто свою рожь с пшеницей и с овсом я уже всю высушил, а сейчас вон их обмолот заканчиваю. Ну а чтобы ничего просто так в хозяйстве не простаивало, у меня там горох с бобами и с кукурузикой пока подсушивается. Ежели их сейчас сырыми на долгое хранение заложить, то ведь глазом не успеешь моргнуть, как всё плесенью и гнилью пойдёт, только и останется опосля, что выкидывать. Да вон сам ты, Парфён Васильевич, своими глазами погляди на моё гумно! – и крестьянин кивнул на большое строение с прилегающими к нему сараями и навесами, стоявшее в самом углу большого двора.

Здесь, на отгороженном от земель остального обширного хутора утоптанном месте, стояли скирды ещё не обмолоченного пока жита. На этом участке, называемом гумном, проводился его обмолот, а также шло последующее веянье зерна. Тут же рядом стояли и большие навесы, где хранились оберегаемые от непогоды ранее сжатые снопы. Рядом с гумном высилось большое бревенчатое сооружение – овин, в котором и производилась основная сушка снопов, шёл их обмолот, а далее происходило подсушивание уже обмолоченного зерна. В овине сейчас было жарко, из него при виде высоких гостей порскнули младшие чумазые Архиповичи, делом которых был пригляд за сушкой, поддержание высокой температуры внутри строения, и самое главное – это общий пригляд, чтобы не дай Бог ничего бы не вспыхнуло в этом огромном натопленном сооружении. Ибо овин состоял, кроме самих огромных бревенчатых строений, ещё и из ямы, где располагалась большая очаговая печь без трубы, которая-то и создавала здесь высокую температуру, потребную для просушки урожая.

На верхних ярусах и по всем бокам овина лежали сейчас снопы сжатой пшеницы, убранной самой последней из всех зерновых. Центр нижнего яруса с полом из плотно утоптанной глины был занят горками зерновых культур, лущёного гороха, бобов и кукурузы.

Парфён запустил руку в гору с горохом, внутри её было горячо и сухо.

– Ого, как просушил-то ты его, однако! А не взопреет ли он у тебя от суши-то такой сильной?

– Да не-ет, Васильевич, – протянул уверенно Архип. – Посуху сбирали ведь его, влаги-то потому и нет у меня на урожае. Правда, вот это золотое зерно, что Хозяин кукурузикой назвал, не вызрело ведь ещё вовсе, с молоком это евойное зерно на корню стоит. Поди, с месяц, а то даже и с полтора ещё ему нужно будет, чтобы оно совсем вызрело да в початке затвердело. Тако же и с семечком подсолнечным, его я и вовсе не стал пока вообще с поля собирать. С него-то, с недозрелого, никакого ведь масла пока не выжмешь, и кукурузику тоже половину я пока в поле оставил, а ну как будет у нас ещё месяц, да и останется всё-таки добрая погода?

– Ну, ну. – Кивнул управляющий имения. – Смотри сам, ты же у нас сам себе голова, Архипка. Тебе-то хорошо, у тебя вон, целых три теплицы под стекло давеча плотницкие выставили, ежели вдруг ненастье зарядит надолго, ты весь овощ туды на просушку утянешь, а вот у всех остальных-то и этого в хозяйстве даже нет.

И оценив дела у Архипа в его Лосиной пади, Парфён поехал на соседнее росчище к главе большой семьи Первуше Кривому, который был сам из псковских крестьян и вёл полеводство совместно с тремя своими взрослыми и семейными братьями.

Всё население хутора старше восьми-десяти лет трудилось сейчас на уборке яровой пшеницы, ячменя и овса. Жалобы у всех были одни и те же: урожай хороший, колос полное зерно набрал, и теперь его нужно было весь сжать, свезти на гумно, подсушить там, затем обмолотить, провеять, ну а потом ещё раз всё подсушить и закладывать уже в самом конце на хранение в амбары.

Мужики отложили косы и, смахивая с лица пот, столпились возле управляющего.

– Парфён Васильич, нам бы ещё кобылку какую на пару неделек в хозяйство. Моя-то Пятнушка ожеребилась давеча и не может тягло так уже бодро, как вон раньше, таскать. А Бурку, что ты нам давеча давал, твой Ильгизка позавчерась ишшо за реку Ямницу угнал. Тама, говорит, он нужнее будет, этот вот конь. Ну как так-то?! Ведь и мы не управимся без него теперича здесь. – Горестно махнул рукой Первак. А вслед за ним загомонили и все его три брата: Вторак, Третьяк и Четвертак.

– Всего неделя осталась нам до конца августа, а тут работы будет непочатый край!

И опять чуть понизив голос, задал старший из всех братьев уже такой привычный вопрос:

– Есть ещё время-то до ненастья, Парфён Васильич? Может, всё же обойдёт оно нас тут стороной?

* * *