Эстонская новелла XIX—XX веков

Хозяин протянул руку в ясли к теленку, и тот принялся ее ловить. Яан разжал кулак и подставил теленку указательный палец. Малыш захватил его губами и через минуту уже принялся сладко сосать.

— Неси живее молоко, а то он высосет, пожалуй, мне палец! — крикнул Яан.

Ээва быстро принесла ведро, и хозяева, наклонившись над яслями, дали Пуню его первое в Кирьюканну пойло.

Теленок окунул морду в ведро. Но с непривычки вскоре вытащил ее обратно и встряхнулся, с удовольствием облизывая языком ноздри.

— Испортил мне теленка своим пальцем! — проворчала Ээва, но, сунув также в рот Пуню палец, заставила теленка наклонить голову и начала приучать его пить из ведра.

Радостно любовались хозяева своим новым питомцем, с аппетитом пившим теплое молоко.

2

Вечером в Кирьюканну собралась вся семья. Да велика ли она была! Какая может быть семья у мужика, у которого маленький клочок земли и высокая арендная плата.

Вот все они сидят вокруг стола: хозяин Яан, его Иба, крещенная Ээвой, и престарелая тетка хозяина, Кадри, сводная сестра старого Михкеля. Днем Кадри ездила на мельницу молоть муку: ведь в доме появился новый приемыш Пуню, а ему, по мнению хозяйки, нужно в пойло забалтывать муку, тогда легче справляться — сыты и люди, и скотина.

Вот и хлебают они замешанную на свежей муке серую болтушку. Сегодня шла она без заправки, так как с молоком было туговато — для Пуню выдоили последнее. Закусывали хлебом с салакой, а то уж больно водянистая похлебка без молока.

— Значит, ты выбросила за теленка целые шесть рублей? — изумленно спросила Кадри, услыхав, что Ээва, действительно, уплатила так дорого. — Ноги у него из чистого серебра, что ли?

Лицо Ээвы омрачилось. Взяв еще одну салаку с деревянного блюда и положив ее на хлеб, она сказала со вздохом:

— Нет на нем ни серебра, ни золота. Да что поделаешь — не уступал управляющий ни копейки!

— А кто велел брать? Или на это — тоже царский приказ? — рассердилась Кадри.

— Какой там царский приказ, — оправдывалась хозяйка. — Только как тянуть дальше? Ведь мы вконец разоримся. А этих телят новой породы все хвалят, люди выручают за них большие деньги. Что ж, надо и нам попробовать. Мой отец вот выращивал лошадей и, видишь, наживал кое-что… А мы — ничего! Сама знаешь, какая у нас земля: нет канав, весною вода заливает все, во ржи много плевел и пырея. Никак не свести концы с концами!

— А ты подумала, сколько такой немец у тебя молока сожрет? — кисло заметила Кадри. — Глянь-ка на сегодняшнюю похлебку — черная, как свиное пойло. А все — твой теленок! Сегодня спрашиваю у Тоомаса из Оя — он тоже был на мельнице, — как он их выращивает. Тоомас и говорит: «Ведь вот какие они паршивцы! Как только дашь ему пойла из муки или похуже — смотри — уже и вши завелись, и понос привязался, а там того и гляди, как бы не издох!» А мало он их закопал? Они, проклятые, сластены! Или ты думаешь, тебе особенный достался? Смотри, как бы не пришлось свезти его на дровнях в болото!

Тут Ээва уже не выдержала.

— Что это вы со стариком на меня набросились! — в сердцах закричала она. — Что я ни сделай — вам все плохо. А на ком, как не на мне держится ваш хутор! Где мои сто двадцать рублей? Я была богатой невестой, когда Яан за меня посватался. Я могла бы не такого мужа дождаться. А тут сиди голодная да надрывайся, как раба, как негр какой-нибудь!

— Это ты-то негр? — взвизгнула Кадри. — А кто же тогда я, по-твоему? Тоже мне, нашлась! Сама дома валяется, а я… только знай работай! А кто мне хоть копейку за это дал? Да еще и ругают вдобавок тебя, и кто ругает-то? Иба, дочь старого Лиса!

— Какая такая дочь Лиса? Кто это дочь Лиса? — вскипела Ээва, сверкая глазами.

Прозвище «Лис» пристало к ее отцу из-за его рыжей бороды и рыжих волос. Да и у самой Ээвы волосы были рыжеватого оттенка.

— Ах ты, старая карга, рухлядь ты этакая!

— Ну-ну, — заворчал хозяин, который по натуре был спокойного нрава. — Потише вы! Чего ругаетесь? Неужто нельзя говорить по-хорошему? — На его языке это означало попросту «заткните глотки!».

Слово «ругаетесь» окончательно вывело Кадри из терпения.

— И сама ты тоже настоящая лиса, рыжая стерва! — закричала она.

Тут уж и Ээву прорвало. Она замахнулась было на Кадри, но Яан, вскочив, стал между ними и рознял ссорящихся женщин. Ээва заплакала.

— Вот как со мной здесь обращаются! — причитала она. — Собственный муж позволяет меня ругать!

Хоть Яан и увещевал их: «Ну, ну, да на что это похоже!» — однако женщины не успокоились, и ссора тянулась до конца дня.

Ээва убежала к себе в горницу и там опять принялась выть. Кадри, ворча себе под нос, осталась в комнате. Хозяин сел у очага, закурил трубку и, пуская еле заметную струйку махорочного дыма, дал волю своим мыслям: «Не хватало еще слушать ругань из-за этого дурацкого теленка! Тоже мне! Завтра же…» — Но Яан и сам не знал, что он хотел этим сказать…