Эта гиблая жизнь

На этот раз легкий моросящий дождик оказался приятен, и я, подставляя ему лицо, побрел, чувствуя, что с меня смывается вся налипшая грязь, и что завтра, отоспавшись, я сяду писать, писать, писать – ничего больше. Я оглянулся – среди дождливой предутренней черноты ярко светило одно окно... Да, свет шел из того окна, где спали два пьяных поэта.

Наверное, уходя, я забыл щелкнуть выключателем.

– Да перестаньте же вы наконец! Мордобоя нам тут не хватало!

– Я, между прочим, автор пятнадцати книг!

– О доблестных комсомольских стройках!

– Да!

– А строили-то зеки!

– Вот так вот!

– Я интеллигент в третьем поколении!

– Говно ты в третьем поколении!

И в это время все услышали странный хлюпающий звук и обернулись: В. сидел, низко склонив голову, пускал слюни и, вытирая их тыльной стороной руки, всхлипывал.

Я нагнулся к Тишкину:

– Пошли, – и как можно незаметней стал выбираться из-за стола. Скосив взгляд, отметил, что Тишкин, стараясь не отстать, следует за мной. Я попрощался с дядюшкой Бу, пожал кому-то руки, кивнул на выходе остальным и, как китайский болванчик, следом за мной кивал Тишкин – портфель он держал обеими руками.

Ветер усилился. Пришлось идти, пригнув головы. Тишкин покорно шел в фарватере. Остановившись у киоска, я купил бутылку водки и протянул Тишкину, тот вопросительно посмотрел на меня.

– Положи в портфель, – объяснил я.

Тишкин вздрогнул и в его глазах мелькнул испуг. Я ухмыльнулся и сунул бутылку во внутренний карман. Собственно, ради чего я устроил этот спектакль? У меня же есть в холодильнике...

А прошлая осень выдалась дождливой. Хотя нет, на обычный дождь это похоже не было, влага не лилась с неба, а заполняла все пространство, повисая в воздухе, и люди оказались в каком-то водяном мире, они дышали водой, бродили в воде, и движения их были медлительны и тяжеловесны.

Последний загул у Шадрина, с которого мне удалось улизнуть, кончился тем, что Димка сорвался с места и помчался из города в город по старым знакомым, где, как ему казалось, его любили. Вернулся он усталый и тихий. Впрочем, это никого не удивило – таким Шадрин возвращался всегда. Потом он, правда, куда-то пропал, но и это никого не озаботило, знали, что от Шадрина можно ожидать любых выкрутасов, а нянчиться со взрослым человеком никто не собирался. А тут кругом дожди, грязь, какое, собственно, кому дело...

Шадрин же примерно недели через две после своего возвращения вышел из дома одетый в добротный длиннополый плащ, строгий выходной костюм, крепкие зимние сапоги и направился в сторону железнодорожного вокзала. В одной руке он держал высокий куполообразный зонт, и вся его высокая фигура, увенчанная зонтом, походила на маленькую часовенку.

Ему пришлось простоять больше получаса на перроне, пока не стал скапливаться народ и не подали первую электричку. Электричка шла до Родинского. Шадрин сложил зонт, зайдя в вагон, занял место у окна и стал смотреть, как косые капельки оставляли на стекле пунктирные следы. По ходу электричка набивалась людьми, сонными, ленивыми, недовольными погодой и тем, что нужно тащиться на работу. Они заходили, толкались, ворчали, выходили, но никто не сел рядом с Шадриным, место так и оставалось всю дорогу пустым. Шадрин ни разу не обернулся, не оглядел людей и ни разу не оторвался от косых капелек на стекле.

Час назад Шадрин вылез из петли...